— Ну как же я мог это забыть?!
Я опять ему говорю: “О да! Забыть нельзя того, что нечего и помнить”.
И вдруг он кричит через весь зал Фелиссе, своей жене: “Фишенька! Фишенька! Тут любят стихи!”
А “Фишенька”, я заметила, что она не ела, не пила, она даже так выдвигалась, чтобы нас хорошо видеть, наш угол стола. И она вдруг... отвечает так же звонко: “Пригласи в Тойлу! Пригласи в Тойлу!”
Ну, вот так я получила приглашение в Тойлу».
Северянин обращался к новой знакомой в шутливом тоне: «Милая невежа», «Ирушка», «дитятко». «Я жду Вас, Ирушка, одну — мне нужно с Вами говорить более или менее интимно», — писал он 18 июля 1932 года. О себе он говорил:
«Приближается весна. Солнце-то, заметьте, каково! Душа полна грусти и радости, боли и блаженства.
Стареющий поэт (как это жутко звучит!) всё ещё преисполнен любви к миру, людям и молодым женщинам. И это, думается, так понятно, так неизбежно, так нужно!..»
Отметим, что возникший как несколько игривый в письме от 1932 года образ «стареющего поэта» обрёл глубину и силу спустя год, когда Северянин влюбился (цикл «Цикламены»):
«Две возлюбленные — Музыка и Поэзия...»
Самым заметным признаком приближения поэзии к музыке считается стремление к музыкальному интонированию стихов. Стихи Северянина на редкость музыкальны, и поэт не преувеличивал, когда писал: «Я — композитор». Говоря о себе как о композиторе, Северянин подчёркивал повышенное внимание к строгому, продуманному, словно в музыкальном произведении, построению каждой своей книги. Среди любимых композиторов Северянина были Амбруаз Тома и Джакомо Пуччини, Пётр Ильич Чайковский и Николай Андреевич Римский-Корсаков. Как мы помним, Северянин признавался: «Музыка и Поэзия — это такие две возлюбленные, которым я никогда не могу изменить»; «Стихи мои стали музыкальными, и сам я читаю речитативом, тем более что с детских лет я читал уже нараспев и стихи мои всегда были склонны к мелодии».
Свои выступления Северянин называл поэзоконцертами и стихи действительно «пел». Семён Рубанович в лекции, прочитанной на одном из поэтических вечеров Игоря Северянина в Политехническом музее в Москве 31 января 1915 года, отметил, что эмоциональность является «источником почти песенной певучести его стихов, такой властной и заразительной, что стихи его хочется петь. Игорь Северянин и поёт свои стихи — и напев их так внятен, что его можно записать нотными знаками. И это не прихоть чтеца — напев в них заключён потенциально и можно даже вскрыть технические причины этой напевности».
Сохранились нотные записи импровизированного пения-чтения Северянина (сделана Сергеем Фёдоровичем Кайдан-Дешкином) и Маяковского (запись Павла Ильича Лавута). В них видна опора на бытовые музыкальные жанры городского романса у Северянина и марша, частушки у Маяковского.
Многие сочинения поэт озаглавил музыкальными терминами: «Первая симфония», «Увертюра», «Элементарная соната», «Романс», «Примитивный романс», «Элегия», «Хабанера», «Эпиталама», «Полонез “Титания”», «Notturno» (
Так же изящно (и так же поверхностно), по наблюдениям Ларисы Гервер, выполнена сонатная форма в северянинском цикле из семи стихотворений под названием «Соната “Изелина”» (сборник «Соловей»). «Подобные опыты схематического воспроизведения общих черт музыкальной формы в условиях другого художественного языка показывают, что следование образцу сводится в конечном счёте к вопросу о числе и расположении повторов. Здесь отсутствует потребность в особых механизмах адаптации музыкальных правил к условиям литературного произведения».
Не случайно в заметке «Концерт С. С. Прокофьева» в «Новом русском слове» (Нью-Йорк) смелую и оригинальную манеру композитора сравнивали с творчеством его старого знакомого — Игоря Северянина: «Нежно-тоскующая мелодия, характерная для классицизма, сменяется смелыми вызовами импрессионизма... Творчество Сергея Прокофьева в музыке напоминает Игоря Северянина в поэзии». К сожалению, добавлял автор, произведения С. Прокофьева «мало доступны пониманию широкой публики, как всё, что особенно изысканно и смело-оригинально».
Северянин встречался с Сергеем Прокофьевым ещё до революции у любителя-музыканта и поэта Бориса Башкирова (Верина), наследника хлебной биржи. Королю поэтов, Северянину, в 1922—1925 годах композитор Сергей Прокофьев писал письма. Башкиров (Верин) и Прокофьев в начале 1920-х годов пробовали переводить сонеты Жозе де Эредиа и обращались за советом к Северянину. Вот одно из писем к нему Прокофьева:
«Этталь, 10 июня 1922
Дорогой Игорь Васильевич,
Ваши примечания к сонетам совершенно очаровательны — необычайно жгучи и пикантны. Ради Бога, продолжайте их: Вы не можете представить, с каким увлечением мы в них вникаем!