Около десяти минут Цой тешился проливным дождем, наслаждаясь каждым мгновением, каждой упавшей каплей, ощущая, как вода насыщала бодростью, чувствовал, как тело, словно теряя всякий вес, становилось легче, он будто парил над промокшей землей. Нескончаемый шум ливня окутал все вокруг сырой прохладой и туманной дымкой, а поодаль кроны деревьев склонялись под ревущими ветрами, а за ними величественно возвышались непоколебимые скалистые горы, между которыми обрывистой дугою тянулся перешеек - Перевал, самый опасный участок по пути на юг. В обычный день Цой обошел бы и его, затратив много больше времени, но день был далек от обычного - упавшая Искра, ее секреты ждали его там, за угрозами Перевала.
Оделся. Больше всего времени отнимали бинты бесьей кожи; на обмотку тела уходило около пяти минут, но затраченное время оправдано сполна - множество раз шкура уберегала и спасала от глубоких порезов, рваных ран, а вот одежду приходилось менять чаще, она не могла похвастаться подобной прочностью. Покончив с обмоткой, искатель с легкостью облачился в широковатые штаны, которые затянул лентами, нарезанными из той же бесьей шкуры, теперь сидели плотно и вряд ли за что-нибудь зацепятся; штаны, изувеченные множественными заплатками и швами, заботливо и очень аккуратно сделанные Адой, давно выцвели и поблекли.
Гром продолжал греметь, но уже не сильно, скорее лениво и как-то устало, но Цой знал: пузатым тучам мало - они не угомонились и это далеко не конец.
Он был почти готов. Влез в шнурованные ботинки, затянул туго, а на когда-то белую, но теперь желто-серую майку накинул исхудавшую кожаную куртку с металлическими набивками у плеч и предплечий, не сразу застегнул непослушную молнию, а поверх куртки - безрукавный бесий плащ. Перекинул рюкзак через грудь, ощупал перетянутые кожаными шнурками рукоятки Ляли-Оли и пустился в путь.
Лучики солнца, озорливо проглядывающие сквозь мрачные облака, столбиками теплого света заливали части полянки, а неугомонный ветер, погоняя зеленую траву, уверенно сгибал ее над землей. Все вокруг налилось приятной бодрящей прохладой и тишиной. После бури всегда делалось тихо, да настолько, что становилось страшно. Во всепоглощающей тишине искатель шел один-одинешенек, а вокруг ни души; он не позволил себе загрустить, окруженный девственными и неповторимыми красотами, живо прогнав мысли об одиночестве. Цой искренне верил: наступит день, и человек вновь обретет власть над миром, ему вновь покорятся природа и дикие звери, он будет как прежде ступать по земле с гордо поднятой головой, не ведая страха, не зная препятствий, свободный ото всех границ. Верил и в то, что придет день, и автомобили охватят все дороги, а не одну единственную Вену - широкополосную трассу, по которой гоняют добро между Семью Домами. Как раз тогда он услыхал протяжный устрашающий гудок и моментально узнал сигнал одного из тягачей, колесящих по Вене.
Воспользовавшись бинокуляром, углядел несшийся по трассе автопоезд, состоявший из модифицированной в угоду Каторге кабины, прочно сваренной с цельным железным кузовом и двухостным полу-прицепом-шасси. Арочные шины трех равномерно разнесенных пар колес, казалось, пожирали лопастями искореженный выщерблинами асфальт, а из-под брюха на дорогу клубами пара исторгалась отрава, губящая сорняки, неустанно пытающиеся застелить зеленоватой пеленой всю Вену.
Судя по блеклому красному окрасу, сигналящий в гудок грузовик мчался из Мяснинска, но далеко не краска позволила сделать подобный вывод, а черепушка беса, чья прочная кость защищала кабину и капот. Из ноздрей посаженного на кабину черепа, подобно усикам насекомого, тянулись металлические прутья, оканчивающиеся подожженными покрышками, извергавшими черный смог - их вид, как и гнусный тяжелый запах надежно отпугивал всякое зверье. За исключением, пожалуй, бездомных, - их необъяснимо тянуло грабить караваны, - как обязательство, слепая необходимость, без которой их существование будто бы теряло всякий смысл, но из раза в раз их настигала неудача, потому как четверо оборонителей, занявших позиции в дотах с пулеметами на кузове не давали никому спуска. Тягачи оснащены оружием Старого мира почти так же хорошо, как и семь Домов и под завязку забиты боеприпасами, производимыми Чернью, поскольку довольствие, перегоняемое тягачами - ключ к выживанию Домов.
Немая улыбка проплыла на лице искателя. Цой знал водителя тягача; его звали Газ, а уж Газ был знаком с искателем подавно, потому как черепушка, украшавшая кабину его грузовика, принадлежала бесу, тому самому, убитому Цоем. Три группы собирателей во главе с искателем неполную неделю волокли через непроходимые джунгли побежденное чудовище к Мяснинску, где мясники окончательно расправились с телом, оставив отлично обработанные кости в качестве трофея. Газ получил черепушку в награду. Считался самым матерым водителем Вены и колесил по ней столько времени, сколько каторжники обычно не живут.
Цой вынул из ранца «лампу», с виду напоминавшую миниатюрный воздушный шар, дернул за веревочку, как за хлопушку, тем самым поджег корзинку. Вспыхнувший огонек раздувал купол, и лампа медленно поплыла вверх, а оказавшись метрах в десяти над землей, вспыхнула ярким красным огоньком. Последовало два коротких гудка, - Газ заметил сигнал.
Увидев Цоя, неспешно вышедшего на дорогу, тягач не остановился, но сбросил скорость, позволив искателю ухватиться за поручень, вскочить на ступень, открыть массивную дверь и юркнуть в кабину.
- Здоровеньки! - бодро поздоровался Газ, ухватив Цоя за руку, и втянув его внутрь. Искателя приветствовал не только водитель, одетый в серый комбинезон с лямками, поверх которого была накинута потрескавшаяся кожаная безрукавка, но и каждая из тридцати трех икон, уставленных в несколько рядов на приборной панели. Газ, разумеется, не был приверженцем староверов, коих почти не осталось, ему просто нравились неописуемая красота и детализация иконок самых разных размеров, и то, как они поблескивали согревающим светом в ясные дни. Этого Цой не отрицал, даже искореженные и избитые бесчувственным временем, иконки выглядели чудесно. Одну из икон он даже знал; ту, на которой изображен Архангел Гавриил. К несчастью, прекрасные образы святых оставались бессильными против Каторги. Оттого Цой, как и Газ, не верил в высшие силы, - за исключением тех, что рухнули с Обелиском, - да и никто особо не верил. Единственное, во что свято верили каторжники, на кого надеялись, так это на самих себя, собственные силы, знания и умения, ежедневно помогавшие им выживать.
Так и жили, с верой в себя и друг в друга. Работая бок-о-бок, делили богатства поровну.
Удобно расположившись на сдвоенном сиденье, Цой бережно закрыл дверь. Знал, как Газ ценил ласковое обращение с Зилой; именно таким странным именем водитель окрестил свой тягач.
Цой позволил себе улыбнуться и поприветствовал в ответ.
Газ выжал педаль сцепления, со скрежетом переключил передачу и плавно утопил акселератор. Зила незамедлительно отреагировала, набрав скорость до умопомрачительных пятидесяти или шестидесяти километров, во всяком случае, так показывала припадочно трясущаяся стрелка.
Газ в подозрительно-нервном предвкушении тарабанил костлявыми пальцами по штурвалу, множество раз перетянутому кусочками разного материала и проволокой для удобства, и как-то ожидающе поглядывал на Цоя, но, так и не дождавшись желаемой реакции, указал рукой на крышу кабины.
- Видал?
Цой поднял голову и заметил ставни.
- Личная модификация! - важно объявил он, потянувшись к пластинам, дернул их вниз и под лязг стали наглухо запечатал окно со стороны Цоя. Искатель несколько раз одобряюще кивнул и, неподдельно восхищенный узенькими смотровыми щелями, поджал губы.
- Толстопарда удержит! - закончил демонстрацию Газ, оттянув ставни обратно.