Дома ее ждала хорошая взбучка – звонила мать одноклассника, «хозяина банкета», спрашивала: хорошо ли доехала Танечка? Взбешенная мать какое-то время допытывалась, где она была и с кем, но Таня ничего не рассказала. Отделалась общими фразами: ходила, гуляла. Впрочем, гнев домашних быстро утих, девочка вернулась жива, здорова – значит все в порядке. Месяц Таня ждала звонка и готовилась к вступительным экзаменам. Сдала легко, в то время поступить в технический вуз не составляло проблемы. Пока мысли занимала учеба, ожидание мучило не сильно, в последнюю же неделю августа, когда экзаменационная лихорадка схлынула, стало совершенно невыносимо. Тело Тани проснулось и не давало ей спать по ночам. И однажды, как собака по следу, она нашла дом Валеры. Просто побрела по району, вспоминая их ночной маршрут, и все получилось. Тело подсказало. Дом, подъезд, квартиру. Подошла к двери. Послушала. Постояла. Записала адрес. По адресу в справочной службе узнала телефон, тогда услуга еще существовала. И позвонила. Она была уверена – он забыл, что не давал ей номер. И не ошиблась. Валера всего-то и спросил, почему не позвонила раньше. Она соврала, что бумажка с телефоном завалилась за подкладку в сумочке. «Врешь, – сказал Валера, – у тебя и сумочки-то не было, трусила просто». Мелькнула мысль: «Соглашайся, пока не расколол». Она подыграла: «Да, трусила». – «А сейчас что звонишь? Хочешь приехать?» – «Да». – «Приезжай». Ночь на улице. Мама на сборах, отец в командировке, бабушка на даче. Свобода! В шкатулке в баре семейные деньги на всякий пожарный. Она взяла на такси. Вытащила из шкафа лучшие вещи, надела самое красивое белье (импортное, мама привезла), надушилась мамиными духами и отправилась в ночь. К практически незнакомому мужчине. Так все и началось. Для Тани совершенно естественно. Впрочем, в ее доме отношение к сексу никогда не было ханжеским. Нет, с ней никто об этом не говорил, просто мама, будучи хорошим, грамотным тренером, в изобилии покупала научные и научно-популярные брошюры по физиологии и сексуальной жизни, они стояли на полке в книжном шкафу на свободном доступе. Таня, естественно, их читала. Родители учитывали, что девочка однажды вырастет. Вот это и случилось. Может быть, папа с мамой и не осудили бы Татьяну, но посвящать их в свои дела она не стала. Танюша, по словам мамы, вообще была девочка в себе. В мир желаний эта «девочка» вошла легко, как здоровый ребенок в воду. Советовалась с умными книжками и полностью полагалась на опытность партнера. Ей нравилось все. Валере тоже. Хотя раньше ему не приходилось иметь дело с такими неопытными девушками, как Таня. При всей своей искушенности наставником Вешкину бывать не приходилось. Он к этому никогда и не стремился. Его вообще мало интересовали девственницы – «возиться неохота». Но возиться с Таней оказалось интересно. Теперь он ощущал себя Колумбом небольшой Америки. Или инструктором по плаванию. И это заводило. Тем более что Таня училась искусству любви с удовольствием, охотно прогуливая лекции. Женится, не женится – все равно. Нравился процесс. Но однажды, когда, отравившись в студенческой столовой винегретом, ее стошнило в новый Валерин унитаз, Вешкин неожиданно предложил ей выйти за него замуж. Таня успокоила его, сказав, что не беременна. Пару дней назад был обязательный медицинский осмотр, и все девочки посетили гинеколога. В том числе и она. Все в порядке. Можно не беспокоиться. Но Валера, слегка напрягшийся вначале, потом, когда они лежали, обнявшись в теплой ванне, задумчиво сказал:

– Знаешь, мне, кажется, жаль, что ты не беременна. Удивительно, но я не против. Хотя не уверен, что люблю детей. Во всяком случае, пока ты единственная, от кого я стерплю ребенка.

Они поженились, очень удивив родителей Татьяны: они и не догадывались, что у девочки роман. Через два года родился Гошка. Валера оказался хорошим отцом. И мужем неплохим. Таня совсем не ощущала его измен. Может быть, они и случались, даже скорей всего случались, но Валера никогда не унижал Таню. Берег. Татьяна это ценила. Постепенно совсем разучилась ревновать. В конце концов, молодой, самоуверенной и не обделенной мужским вниманием женщине не так уж трудно погасить «пламя ревности», тем более когда муж не подбрасывает поленьев в этот костер. Наверное, Валеру она любила сильнее всех своих мужчин. Если честно, только его и любила. Любила-любила и разлюбила. Однажды утром. Сидя на ручке кресла, почти на коленях у мужа, вдруг увидела морщинки у него под глазами. Валера был старше Тани на тринадцать лет, но до этого утра она не замечала ни морщинок, ни ниточек седины на висках, ни растущей лысины. А тут заметила. И поняла – все. Прошло. Они расстались ровно через год. Просто разошлись. Оба так и не смогли смириться с тем, что волшебство ушло. Разошлись вполне по-человечески, даже квартирный вопрос решили достойно. Таня с Гошкой остались в трехкомнатной квартире, они выменяли ее после рождения сына, а Валера путем сложных родственных обменов с бабушкой оказался в двухкомнатной. Бабушка стала жить с Таней. Свекровь решила, что во всем виноват Валерин «кобелизм», и на Татьяну не сердилась, будучи в курсе похождений Вешкина и до брака, и в браке. Молчала. Тоже берегла семью как умела. Отношения не испортились, да и с чего бы им портиться, если невестка ни дня не жила вместе с Ниной Васильевной? Все осталось почти как было. Бывший муж приезжал к сыну, забирал на выходные. Они до сих пор часто видятся, тепло и ровно общаются. Но у нее своя жизнь, у него своя. Хотя нет, их отношения с Валерой навсегда оставались особенными. Нежными. И Вешкин, и Татьяна ни до ни после не пережили больше ничего подобного. Потерянная страсть разделяла и соединяла их, как заговорщиков. Они бережно хранили память о том, чего другие так и смогли им дать. Общий с Валерой секрет – любовь-страсть, плод которой – рыжий большеротый Гошка – делал их пожизненными родственниками и оправдывал перед другими партнерами их затаенную нежность друг к другу.

А тогда, в теплое ягодное лето, когда Таня с сыном приехали на Псковщину, в Лукино, она и предположить не могла, что они с мужем расстанутся. Татьяна и ехать не хотела, рвалась на дачу, в старое садоводство на берегу неглубокой речки. Поближе к городу и мужу. Вешкин уговаривал: «Танька, ты что! Там такое озеро! Такой лес! Родники! И участок с домом громадные! Поживешь в настоящем имении! После про свой курятник и думать забудешь! Тетка шесть лет строилась! Взяток заплатила за лишние метры море, а теперь и показать некому! Поезжай, не пожалеешь!» И Татьяна поехала. И, правда, не пожалела. Она жила у тети Маши в роскошном деревянном доме на втором этаже, Гоше выделили отдельную комнату, светелку с видом на сад. Тетке Маше приносили молоко и сметану и за глаза называли барыней. Деревню окружал большой дремучий бор, богатый черникой, земляникой, малиной и, если верить деревенским байкам, лешими, кикиморами и ведьмами. Правда, ведьмы оказались не только в лесу. Рядом с усадьбой тети Маши, стоящей на краю села, соседствовал дом симпатичной пожилой женщины Зинаиды Никифоровны, которую все деревенские почитали за колдунью. Настоящую, без дураков. Побаивались. Но жителей Лукино Таня считала слишком уж суеверными. Ей и в голову не приходило бояться похожую на учительницу на пенсии бабу Зину. Хотя и вправду в ее аккуратной избе все было завешано какими-то травами, сушеными корешками. Один раз Гошка перекупался в речке, затемпературил, и тетя Маша отправила ее к бабе Зине за травой. Зинаида Никифоровна травку дала, даже сама отвар сделала. Гоша поправился быстро, буквально в три дня, чего раньше за болезненным городским ребенком не водилось. Таня отблагодарила женщину. Не деньгами – денег та не брала, отнесла несколько банок дефицитного тогда зеленого горошка, твердого сыра и копченой колбаски. Зинаида Никифоровна подношения приняла с удовольствием, а Таню стала привечать. Всегда здоровалась, спрашивала, как дела, тепло спрашивала, с интересом. Соседи даже коситься начали. Стали поговаривать: нашла ведьма себе ученицу, городскую, свои, видать, не подошли. Таня только посмеивалась. Но, если быть честной, ее все сильнее и сильнее тянуло заглянуть в эту странную избу к приветливой колдунье. Что-то такое проступало в этой вежливой пожилой соседке, вызывавшее у Татьяны интерес. Может быть, слово «ведьма»? Ведьмы представлялись ей всклокоченными старухами на растрепанных метлах, а тут чистенькая и даже какая-то не совсем деревенская женщина. И Таня стала заглядывать к бабе Зине. Наблюдала, как она составляет травяные сборы, иногда гадает на старых затертых «цыганских» картах. Самое удивительное, рядом с ней Таня чувствовала себя очень уютно и комфортно! Как будто знала Зинаиду Никифоровну давно. Или была ее любимой племянницей. Как с тетей Машей, что в ней и в Гошке души не чаяла. Это удивляло, потому что Татьяна ничуть не тяготилась обществом самой себя и маленького сына. Она даже по Валере не особенно скучала. В городе, конечно, оставались подруги, но, сколько себя помнит, Таня всегда радовалась летней передышке в общении с ними. Она вообще редко с кем-либо сближалась, а тем более с теми, кто старше. Привычка быть «в себе» сформировалась с детства. Но здесь, в этой чистой избе, она становилась открытой, как дома. Лучше чем дома! Здесь она ощущала непонятный покой и защищенность, как будто не надо выстраивать вокруг раковину доброжелательного отчуждения. Примут такой, какая есть. Не обидят, даже более того – будут любить и лелеять. Странно, непонятно, но ничего плохого Таня в этом не находила. Грелась и наслаждалась. Зинаида Никифоровна так откровенно радовалась, что Татьяне даже захотелось угодить женщине, проявить уважение, и она попросила научить ее распознавать целебные травы и делать отвары и настои. Пообещала, что будет стараться. Впрочем, старания не требовалось, все запоминалось само собой. Постепенно она пришла к выводу, что траволечение ей помогает больше, чем традиционная медицина. И ее сыну. А в колдовство не верила.

Но то, что случилось в самом конце лета, пошатнуло ее неверие и материализм, воспитанные матерью. Таня пошла в лес за грибами. Она давно ходила одна, не боясь заблудиться, иногда брала с собой Гошку. Таня не боялась леса. Ей всегда удавалось найти дорогу домой, где бы она ни находилась. В тот день она увлеклась и сошла со знакомой тропы… Заманили подосиновики, стояли россыпью под молодыми осинками, крепенькие, один к одному! Лес был сух и прозрачен, золотые заплаты первых осенних листьев расцвечивали кудрявые шевелюры берез, шелестящие кроны осин вспыхивали рубиновыми пятнами, в воздухе носилась паутина с маленькими паучками-путешественниками. На высоких, теплых от солнца кочках созрели верхние ягоды брусники, и ее нежная горечь освежала рот.

Незнакомка возникла ниоткуда. Как она подошла, Таня не заметила. Просто подняла голову от очередной брусничной кочки и увидела. Женщина стояла прислонившись к шелковистому стволу пожилой березы и улыбалась. Русоволосая, с молодым веснушчатым лицом, с яркими каре-зелеными, болотными глазами. Такими, как у Тани. Татьяна больше ни у кого не видела таких глаз, даже родственники удивлялись, как это она такая получилась. Не похожа ни на кого, с медным отливом в русых волосах, с «ведьмиными» переливчатыми глазами непонятного цвета. Только веснушек у нее, в отличие от незнакомой женщины, было поменьше. Немного на носу, чуть-чуть на щеках, будто светлой крупномолотой корицей посыпали. Женщина молчала, пристально разглядывая Татьяну, которая почему-то не испытывала никакой неловкости от этого взгляда, даже наоборот. Странное тепло разливалось по рукам и ногам, хотелось подойти и встать рядом, прижаться, как в детстве к маме. Хотя какая мама! Ровесница, ненамного старше Тани, и одета как она, в легкие хлопчатобумажные брюки, мужскую рубашку с длинным рукавом, резиновые сапоги. На голове – белая косынка в черную крапинку. Таня глядела на нее сквозь ресницы; когда она пыталась всмотреться в ее лицо, оно будто теряло фокус, линии расплывались, как в мокром стекле. Женщина подошла ближе. Улыбнулась.

– А ты наша… Откуда? Я всех деревенских знаю. Не Зинаиды ли родственница?

– Нет, не родственница. Я здесь у тетки мужа в гостях. А что значит «ваша»?

– Узнаешь… Время придет. Тебя ведь Таней зовут? И сынишка у тебя маленький? Пять годков ему всего-то. Так?

– Так. А как вы узнали? Я в деревне вас никогда не видела.

– Догадливая я. Ладно, Таня, прощай до поры. Я тебя запомню.

Женщина развернулась и стала удаляться в глубь осиновой рощи. Таня окликнула:

– Постойте! Вы кто?

Но незнакомка уже исчезла, словно растворилась в серых стволах. Налетел ветер, заслезились глаза, Таня сморгнула, вокруг – только осины в пятнах августовского солнца на трепещущих листьях. И никакой незнакомки, похожей на нее, как родная сестра, которой у нее никогда не было.

Когда она пришла домой с полной корзинкой крепких боровиков и подосиновиков, то отложила в миску грибов на солянку и отправилась к Зинаиде Никифоровне. Таня давно обещала ей принести «красненьких с беленькими», сегодня ее добыча радовала обилием молодых, не червивых грибов. Не грех и поделиться, а тем более похвастаться.

Грибам баба Зина обрадовалась – так часто, как Тане, ей в лес ходить не удавалось. Огород, коза, да еще и деревенские захаживали подлечиться. Велела Татьяне накопать молодой картошки и принялась готовить солянку. Таня накопала, затем принялась скоблить скользкие крепкие клубни, наблюдая за тем, как Зинаида Никифоровна управляется на кухне. Из головы не шла странная незнакомка. Пожилая женщина поставила в раковину дуршлаг с приваренными грибами и пристально посмотрела на Таню:

– Ты чего такая смурная сегодня? Случилось что?

– Женщину странную в лесу встретила. Не из деревни.

– Какую женщину? Ну-ка расскажи.

И Таня рассказала про встречу в березняке. Баба Зина вздохнула.