Раздались несколько протестующих криков, но совсем немного.

– Магия всегда была источником гордости для Королевского города, особенно для Шрама, но это не та магия, которую мы знаем и любим. Я понимаю, что будет нелегко, что это потребует от вас слишком много усилий перед лицом холода, страха и неизвестности, но вы должны быть готовы сообщить Дозору о своём соседе во благо Шрама. Если вы увидите, что где-то практикуется магия, мы просим вас сообщить об этом в Дозор, отправив сообщение на номер три-три-два-два-семь-семь. Это ваш священный долг и единственный способ сохранить Наследников.

Толпа обезумела. Все начали подпрыгивать.

Я не могла поверить в то, что видела. Они купились.

Я пока не понимаю всех тонкостей ситуации, но знаю, что мои друзья – жертвы, а не злодеи, и никакие уловки не убедят меня в обратном. Я понимаю, что люди напуганы, и да, тот факт, что дети исчезают, безусловно, тревожит, но очень странно, что в речи ни разу не упомянули Кайла Аттенборо. Он похитил моих друзей, экспериментировал на них и нашёл способ принести магию в Шрам. Он считал детей-Наследников расходным материалом и использовал, чтобы заполучить магию, которую можно продать. Они это знают. Кайла арестовали в ночь битвы.

Так где же он в этой речи? Ни единого упоминания о Кайле или его сыне Лукасе. И ни слова о лаборатории, где людей держали в клетках. Это какой-то абсурд. Судя по всему, у Кайла Аттенборо хватает денег, чтобы купить всех, кого он захочет. Он отделался извинениями, сказав, что ничего не знал и всё вышло из-под его контроля. Он пообещал, что лично всё исправит, и теперь его полностью вычеркнули из истории. Мои друзья, которых он сделал жертвами, стали козлами отпущения, а Кайл Аттенборо сидит на золотом троне где-то среди Элит.

Воздух дрожит от беспокойства, а я обхватываю себя руками и оглядываюсь. Может быть, мне всё же стоило уйти с друзьями? И что будет, когда их найдут? Я представляю, как их вешают на этой сцене, а люди вокруг глумятся. Мы недалеко ушли от тех дней. Мы всё ещё звери, которые любят жестокие зрелища. Все забыли, что Джеймс, Малли и Урсула – это Наследники. Они тоже часть Шрама.

На соседнем здании резко разворачиваются баннеры высотой с два этажа со «злодеями» в их самом мерзком виде с искажёнными угрожающими лицами.

– Я слышал, Джеймс Бартоломью теперь носит крюк вместо руки, – говорит мальчик с рваной чёлкой и кольцом в носу. – Он заставляет людей ходить по доске и носит повязку на глазу.

– А я слышала, морское чудовище Урсула ворует у людей души и запирает их в какой-то тюрьме в океане. Она называется «Сад Несчастных Жалких Душ» или что-то в этом роде. Ужасно. Просто кошмар, – говорит женщина с зелёными волосами рядом с ним.

– Где вы это слышали? – спрашиваю я, хватая мальчика за рукав.

– А? – глупо произносит он.

– Я спросила, откуда вы взяли эти слухи? Доска, души... всё это, – моё сердце колотится не потому, что я считаю их лжецами, а потому, что это похоже на правду, и если так, то кто-то знает, где они находятся.

– Эй, – говорит женщина, поправляя платье, которое ей слишком велико и спадает с плеч. – Я тебя знаю. Ты подружка капитана Крюка.

– Чёрт возьми, а ведь точно. Эй! – кричит мальчишка. – Здесь девушка Джеймса Бартоломью ко мне пристаёт!

Я прищуриваюсь, глядя на него, и жалею, что не могу сотворить какую-нибудь полезную магию, а затем отпускаю мальчика и бросаюсь глубже в толпу, ближе к выходу, и сильнее обхватываю себя за плечи. Это было глупо. Да, мне нужно выяснить, где мои друзья, но ещё мне стоит залечь на дно, если я действительно собираюсь им помочь. Шеф Ито должна думать, что я надоедливая мелкая мошка, которая раз и навсегда вышла из игры.

«Думаешь, подойти к этому маленькому долгоносику было глупо? Что было глупо, так это не свернуть ему шею. Один резкий поворот, и всё. Это помогло бы тебе освежиться, как прыжок в холодную воду».

О, хорошо. Здорово. Отлично. Она вернулась. Голос, который звучал в моей голове с ночи битвы, – единственное, что осталось от магии, которую Лукас вколол мне. Она говорит как я, но... я жестокая. То есть по-настоящему жестокая. И она всё никак не заткнётся.

Как будто наказывая меня за такие мысли, в висках бьётся пульс, и я вспоминаю, как тяжело топорик опускался на запястье Джеймса. Голос прав насчёт того, что это было приятно, словно сыграть заключительный аккорд. И, возможно, теперь горячую плоть заменил холодный металл. Крюк вместо отрубленной руки – похоже на Джеймса. Звучит правдоподобно. Что ещё ему оставалось делать? Носить протез? Это не в его стиле.

Я осматриваюсь, пытаясь найти глазами мальчиков Джеймса, отца Малефисенты, Джека Сента, или, может быть, даже Беллу. Но взволнованная толпа, наполненная запахами пота, старой одежды и ядовитыми призывами к насилию, слишком плотная, чтобы что-то разглядеть.