— …Мы преследовали их по мелкой речке, пели их стрелы, но мы выпрыгнули на берег с клинками наготове, и сердца наши довольно сверкали, и мы ударили по ним, и падали они, подобные куклам из лоскутов, и возрадовались мы, увидев, как с воплями они отступают…

— …сражался со мной день и ночь, четыре дня, мой учитель и я, мы бились на вершине холма, ибо она сказала, что покажет мне изначального зверя, что таится в сердце мира, и зверь этот — питомец Матери, и когда я отрубил ее руку от ее тела и вонзил меч свой ей в горло, она умерла, улыбаясь, ибо она научила меня всему, что знала…

Как знакомо… Точно такое напевное бормотание Мулагеш слышала от адептов в Городе Клинков.

Лестница заканчивается. Впереди Турин видит хищные огни кузницы — и мечи там, на стойках.

Клинков тут много — может, четыре дюжины, может, пять. Однако лишь некоторые походят на красивый и жуткий меч Жургута: большинство не дотягивают до него ни по величине, ни по мастерству, с каким тот был откован. Видимо, они — дело рук не мастера, а ученика, еще не постигшего пути и перепутья, которыми следует расплавленный металл, не постигшего еще в полной мере, как использовать ковкость и жар огня. Но все равно — это мечи, оружие, пусть и грубые по форме, но способные исполнить свое предназначение.

И она слышит их. Слышит, как они разговаривают, шепчут. Внутри этих клинков хранится память и желания целой цивилизации.

Перед наковальней трудится кто-то небольшого росточка: на этом человеке толстый кожаный фартук и широкая металлическая маска с пластиной из окрашенного стекла. Смотреть на это было бы смешно, если бы не абсолютно серьезный и мрачный вид, с которым этот человек раздувает мехи, не обращая никакого внимания на летящие искры. Вся фигура его выказывает решимость и недюжинную сноровку. Так выглядит человек, который знает, что делает, и намерен довести все до конца.

— Маленькая Рада Смолиск, — шепчет Мулагеш. — Что ж ты творишь?

Она смотрит, как Рада вынимает из огня зажатый в зубьях щипцов раскаленный кусок металла, кладет на наковальню и с силой бьет по нему, и так и эдак поворачивая его уверенными спокойными движениями. Мулагеш видит, что кузница устроена с умом: у Рады здесь очаг, и топка, и фурма, и мехи, а вверху — вентиляция, которая явно выходит в дымовую трубу. Плюс по углам есть еще отверстия для проветривания — в кузне даже чувствуется сквозняк, когда горячий, активный воздух вытекает наружу, а внутрь поступает холодный и зимний.

Мулагеш оглядывает дюжины готовых мечей: а ведь Рада заперта здесь в темноте вместе с покойниками.

Мулагеш делает шаг вперед, не отпуская глазами молот в руках у Рады:

— Рада, остановись.

Рада замирает на секунду, а потом продолжает отбивать кусок металла на наковальне.

— Я сказала, остановись!

Рада переворачивает кусок, осматривает его и кладет обратно на угли. Голос у нее тихий и мягкий:

— Нет.

— Положи молот!

— Нет.

Она снова подцепляет щипцами металл, кладет на наковальню и принимается бить по нему молотом.

— Рада, я выстрелю!