«Почему все-таки он так настойчиво протягивает мне зерна?» — мысли нахлынули на меня и отступили и снова нахлынули. Отступили. Нахлынули снова.
Мало-помалу мне наконец стало ясно, что передо мной стояло диковинное существо, появившееся, быть может, с тех пор, как я уселся здесь, и простершее ко мне руку.
Серое широкоплечее создание, ростом с плотного высокого человека, опиравшегося на обточенную, спирально скрученную дубину, вырезанную из белого дерева.
Там, где должна была находиться голова, я сумел только различить темный шар из бледного тумана.
От привидения исходил затхлый запах сандалового дерева и влажного сланца.
Чувство полнейшей беспомощности почти лишало меня сознания. Все, что я постоянно испытывал с изматывающей болью, теперь сгустилось в смертельный страх и застыло в форме этого существа.
Инстинкт самосохранения подсказывал мне, что я сошел бы с ума от ужаса и потрясения, если бы увидел лицо фантома, предостерегал меня, кричал мне прямо над ухом, но голова призрака притягивала меня как магнит, и я не в силах был оторвать взгляд от белесого туманного шара и пытался отыскать на нем глаза, нос и губы.
Но сколько я ни старался, туман оставался неподвижен. Я был рад насаживать на туловище головы разной формы, но каждый раз понимал, что они лишь порождение моей фантазии.
Впрочем, они тоже постоянно исчезали почти в тот же миг, едва я создавал их в своем воображении.
Только дольше всех сохранялась голова египетского ибиса.
Контуры привидения дрожали в призрачном мареве мрака, чуть заметно сжимались и снова расширялись, точно от неторопливого дыхания, охватывавшего всю фигуру, — это было единственное движение, доступное глазу. Вместо ног пола касались сучковатые пни, на их бугристых краях выделялись куски серого бескровного мяса.
Существо недвижно протягивало мне руку.
В ней лежали небольшие зерна красного цвета размером с фасоль, покрытые черными крапинками.
Что мне с ними делать?
Я смутно ощущал, что на мне лежала огромная ответственность — ответственность, выходившая далеко за пределы суетного мира, если я не приму правильного решения.
Две чаши весов, на каждой тяжесть половины мироздания, колебались где-то в царстве причинности, догадывался я, на одну из них я брошу песчинку, и та перевесит.
Кругом расставлены страшные ловушки, понял я.
«Не прикасайся! — кричал мне рассудок, — даже если не наступит смерть и не освободит тебя от этой муки».
Если бы ты сделал свой выбор, шептал внутри меня голос, ты бы
Ища помощи, я оглянулся, не даст ли мне кто-нибудь знак, что мне делать.