Да, да, он прав, он говорил не в бреду, понимал я, это неуловимая тень преступления, крадущаяся по переулку днем и ночью и пытающаяся обрести плоть и кровь.

Она носится в воздухе, но мы не замечаем. Вдруг эта тень низвергается в человеческую душу, мы не догадываемся — тут ли, там ли. И прежде чем успеваем понять, бесформенное обрело форму и все давным-давно свершено.

И только еще смутные толки о каком-то ужасном происшествии доходят до нас.

Я сразу же понял эти загадочные создания, обитавшие вокруг меня, в их внутренней сути: их безвольно несло по жизни, поддерживаемой невидимым магнетическим течением, так же как недавно в грязной водосточной канаве проносило свадебный букет новобрачных.

Мне казалось, будто все дома уставились на меня хитрыми глазами, полными неописуемой злобы, а ворота распахнули черные пасти, из которых вырвали языки, — глотки, готовые издать оглушительный вой, настолько оглушительный и полный злобы, что от страха душа уйдет в пятки.

Что же еще сказал в конце студент о старьевщике? Я шепотом повторил его слова: Аарон Вассертрум наедине со своей алчностью и восковой куклой.

Что он подразумевал под восковой куклой?

Это могло быть всего лишь сравнением, успокаивал я себя, одной из тех болезненных метафор, с которыми он обычно нападал врасплох, они были непонятны собеседнику — метафоры, ставшие позднее зримыми, могли испугать до глубины души, как вещи необычной формы, когда на них внезапно падает яркий луч света.

Я глубоко вздохнул, чтобы успокоиться и избавиться от жуткого впечатления, произведенного на меня рассказом Хароузека.

Я лучше теперь различал людей, стоявших со мною под аркой, — рядом находился тучный старик. Тот самый, что недавно так отвратительно смеялся.

Он был в черном сюртуке и перчатках и пристально смотрел разгоревшимися глазами на арку ворот у противоположного дома.

Его гладко выбритое лицо с мясистыми вульгарными складками подергивалось от возбуждения.

Невольно последовал я за его взглядом и заметил, что он как зачарованный прилип глазами к рыжей Розине, стоявшей по ту сторону переулка с неизменной ухмылкой на губах.

Старик пытался делать ей знаки, и я видел, что она все хорошо понимает, но ведет себя так, словно до нее ничего не доходит.

Наконец старик потерял терпение, зашлепал на носках и смешно поскакал по лужам, как большой гуттаперчевый мячик.

Его, видно, все знали — я услышал немало насмешливых замечаний в его адрес. Бродяга за моей спиной с красным вязаным шарфом на шее, в голубой военной фуражке и сигаретой за ухом, осклабясь, намекал на то, в чем я не разбирался.

Я только понял, что в еврейском квартале старика звали «вольным каменщиком». После упоминания клички кто-то заметил, что старик, как обычно, изнасилует девчонку, но благодаря тому, что он свой человек в полиции, ему все сойдет с рук.

Вскоре Розина и старик исчезли в сумраке подъезда.