— Позвольте, сударь, представиться, — прервал мои размышления негромкий голос. — Лапондер, Амадей Лапондер.
Я обернулся.
Небольшого роста, худой, еще довольно молодой мужчина, изысканно одетый, только без шляпы, как все заключенные, отдал учтивый поклон.
Он был гладко выбрит, точно актер, и его большие светло-зеленые блестящие миндалевидные глаза были устремлены внутрь себя так, что хоть он и смотрел на меня, тем не менее, казалось, меня не видит. У нового сокамерника это было, вероятно, от глубокой рассеянности.
Я пробормотал, поклонившись, свое имя и хотел было отвернуться, однако никак не мог отвести взгляда от мужчины — так непостижимо действовала на меня его улыбка, сходная с улыбкой китайской статуэтки, когда чуть поднятые вверх уголки тонко прочерченных губ постоянно подпирали его щеки.
Он напоминал китайскую статую Будды из розового кварца — прозрачной кожей без единой морщинки, по-девичьи тонким носом и нервным раскрылом ноздрей.
«Амадей Лапондер, Амадей Лапондер», — повторял я про себя.
А он-то что мог натворить?
Луна
— Вас уже допрашивали? — спросил я некоторое время спустя.
— Только что оттуда. Надо надеяться, я недолго буду вынужден стеснять вас здесь, — приветливо ответил он.
«Бедняга, — подумал я, — он и не подозревает, что предстоит заключенному».
Я решил не спеша подготовить его.
— Постепенно привыкаешь бездействовать, когда минуют первые, самые скверные дни.
Его лицо стало само внимание. Мы помолчали.
— Долго вас допрашивали, господин Лапондер?
Он рассеянно усмехнулся.
— Нет. Меня только спросили, признаю ли я себя виновным, и я подписал протокол.
— Что признаетесь?
— Конечно.