Позже – намного позже, когда они уже жили вместе, – он сказал, что она была права. Да, он действительно работал в «Здравайзере», но по причинам, о которых он не хочет говорить, ему пришлось оттуда срочно убраться, и он надеется, что Люцерна никому не расскажет, где и когда видела его раньше. И Люцерна никому не рассказывала. Во всяком случае, мало кому. Вот сейчас Тоби рассказала.
В общем, тогда, пока Люцерна была в «НоваТы» – слава богу, что она не делала никаких процедур, от которых на коже остаются шрамы, а только навести марафет заглянула, – они еще несколько раз упивались друг другом, запершись в душевой кабинке раздевалки бассейна, и в результате Люцерна прилипла к Зебу, как мокрый лист. И он к ней тоже, добавляла она. Они не могли насытиться друг другом.
А потом ее пребывание в салоне красоты кончилось и она вернулась в свой так называемый дом. Она стала сбегать из охраняемого поселка под тем или иным предлогом – в основном за покупками, ведь то, что продается в охраняемом поселке, так предсказуемо, – и они тайно встречались в плебсвиллях – это было поначалу так волнующе! – в странных местах, в грязноватых мотелях для пар, в номерах на час, так далеких от чопорности охраняемого поселка «Здравайзера»; а потом Зебу пришлось срочно уезжать – у него были какие-то проблемы, Люцерна так и не поняла какие, но ему нужно было очень быстро уехать – и… ну, она просто не смогла с ним расстаться.
И вот она бросила своего так называемого мужа – так ему и надо, в следующий раз не будет таким вялым. И они переезжали из одного города в другой, и Зеб оплатил кое-какие подпольные процедуры, чтобы поменять пальцы, ДНК и все такое; а потом, когда стало безопасно, они вернулись сюда, к вертоградарям. Потому что Зеб рассказал ей, что он всегда был вертоградарем. Во всяком случае, он так сказал. В общем, он, кажется, хорошо знал Адама Первого. Они ходили в одну школу. Или что-то такое.
Тоби подумала: значит, у Зеба не было другого выхода. Он бывший сотрудник корпорации, в бегах; может быть, продал на черном рынке что-то принадлежавшее корпорации, какую-нибудь нанотехнологию или генный сплайс. Если поймают, ему конец. И тут появляется Люцерна, которая знает его в лицо и знает его прежнее имя; он вынужден отвлечь ее при помощи секса, а потом забрать с собой, чтобы гарантировать ее молчание. Это единственный выход, если не считать убийства. Бросить ее нельзя: отвергнутая женщина пустит по его следу ищеек из корпорации. Он и так чудовищно рисковал. Она как машина, которую заминировал неумелый террорист: невозможно предсказать, когда она взорвется и кого при этом убьет. Интересно, подумала Тоби, посещала ли Зеба мысль о том, что можно забить Люцерне пробку в глотку и бросить ее в ближайший контейнер для мусорнефти.
Но может быть, он ее любил. Хотя, конечно, верится с трудом. Правда, может быть, эта любовь и угасла, потому что сейчас Зеб явно проводит слишком мало поддерживающих процедур.
– А твой муж тебя не искал? – спросила Тоби, выслушав эту историю впервые. – Тот, который в «Здравайзере»?
– Этот человек мне больше не муж, – обиженно ответствовала Люцерна.
– Извини. Бывший муж. Разве ККБ не… Ты не написала ему на прощание?
Если они пойдут по следу Люцерны, то выйдут прямо на вертоградарей – не только на Зеба, но и на саму Тоби, и на ее бывшую личность. А это может быть для нее неудобно: ККБ никогда не списывала старые долги, а еще – вдруг кто-нибудь нашел тело ее отца?
– С какой стати им на это тратиться? Зачем я им? А мой бывший муж… – Люцерна поморщилась, – ему надо было бы жениться на какой-нибудь формуле. Он, наверное, и не заметил, что меня нет.
– А Рен? – спросила Тоби. – Она такой милый ребенок. Наверняка отец по ней скучает.
– О! – сказала Люцерна. – Да. Это он наверняка заметил.
Тоби хотела спросить, почему Люцерна в таком случае не оставила Рен с отцом. Украсть дочь, не оставив и следа, – похоже на желание насолить любой ценой. Но спросить об этом Тоби не могла – Люцерна только разозлилась бы: слишком похоже на критику.
За два квартала от «Сыроварни» Тоби попала в уличную драку плебратвы – «косые» против «черных сомов», и несколько «белоглазых» вопят по краям. Детям было лет по семь-восемь, но их было очень много, а когда они заметили Тоби, то перестали орать друг на друга и заорали на нее. «Вертячка, вертячка, белая сучка! Снимайте с нее ботинки!»
Она развернулась, прижавшись спиной к стене, и приготовилась обороняться. Таких мелких трудно пинать как следует – как объяснял Зеб на уроках по «Предотвращению кровопролития в городе», в людей природой заложены тормоза, не позволяющие наносить вред детям, – но Тоби знала, что придется, потому что они могут и убить. Они будут целиться в живот, тараня с разбегу круглыми твердыми головенками, стараясь сбить ее с ног. У детишек помельче была неприятная манера задирать мешковатые юбки вертоградарш, нырять под них и впиваться зубами куда придется. Но она была готова: стоит им подойти поближе, она будет выкручивать им уши, рубить ребром ладони по шеям, с силой сталкивать по две черепушки вместе.
Но дети вдруг рассыпались, как стайка рыбок, промчались мимо и исчезли в проулке.
Она повернулась и увидела почему. Из-за Бланко. Он вовсе не был в больболе. Должно быть, его выпустили. Или он сам как-то выбрался.
Тоби запаниковала. Она увидела его красно-синие, словно ободранные, руки и почувствовала, как крошатся ее кости. Сбывался ее худший кошмар.
«Не распускайся», – строго сказала она себе. Он шел по другой стороне улицы, а Тоби была в мешковатых одеяниях и в респираторе, так что, может быть, он ее и не узнал. Но она была одна, а он не побрезгует просто так избить и изнасиловать случайную прохожую. Он втащит ее в тот самый проулок, куда только что убежала плебратва. Сдерет респиратор и увидит, кто она. И это будет конец, но не быстрый. Он растянет ее смерть, насколько сможет. Превратит ее в наглядное пособие из мяса – скорее мертвое, чем живое, доказательство его омерзительного искусства.