Она не пришла ни в тот вечер, ни на следующий день, ни даже через день. Почти четверо суток врачи и медсестры работали по локоть в крови, а Вашингтон с товарищами пропадали на поле боя. Сначала «Гадюка» и «Танго» атаковали подразделения боевиков, начавшие передвижения при свете дня – вещь редкая, но, как оказалось, не случайная. Перестрелка быстро переросла в сложный встречный бой, развернувшийся в соответствии с планом противника.

Боевики не убегали, совершив удар, как обычно. Более того, они входили в соприкосновение и стреляли по цели еще агрессивнее, переняв тактику северных вьетнамцев – «держи врага за его же ремень». Смертельная схватка свела на «нет» силы американской артиллерии и тактической авиационной поддержки. Первоначальная операция перешла в непрекращающийся бой, и в намерения противника, судя по всему, не входило его останавливать. Днем боевики прятались, а ночью, пополнив запасы оружия и живой силы, возобновляли атаки под покровом тьмы. Число убитых и пропавших без вести росло. После первых суток вертолеты медицинской эвакуации переполнили Терокский госпиталь бесконечным потоком раненых десантников.

Энджел не пострадал. Вернувшись на базу, он свалился с ног от усталости и проспал, не снимая обмундирования, десять часов кряду. Поздним вечером на шестой день после ранения Уаймана он вновь вошел в палату – все еще белую, но уже не тихую, переполненную ранеными. В палату вкатили множество дополнительных коек. Прежнего безмолвия как не бывало. Теперь Энджел слышал звук, напомнивший ему песнопения обкурившихся монахов – бесконечные стоны и крики солдат от боли, которую даже морфий не в силах унять. Казалось, тонкий пол и стены передвижного госпиталя вибрируют от звука.

В воздухе витал странный запах – в прошлый приход Энджел его не заметил. Кисловатый, словно испортилось мясо. Энджел стоял за голубой занавеской.

– Уай. Ты как там, чувак?

Нет ответа.

– Уай?

Энджел отдернул занавеску. Отец Уайман лежал на спине. Кровь пропитала покрывавшую его простыню и собралась в темно-красные лужи на полу. Дыхание Уаймана звучало как скрежет металлической мочалки по стиральной доске. Энджел сделал шаг вперед и оттянул простыню, перепачкав руки. В коже были проедены дыры величиной с серебряный доллар; сквозь них зияла красная, кровоточащая плоть. Левую щеку будто глодали звери, белое глазное яблоко плавало в крови. От Уаймана несло, как от скотобойни.

– ВРАЧА! ВРАЧА! Здесь нужен врач! – орал Энджел, пока стройная, коротко стриженная докторша в белом халате и стайка облаченных в голубое медсестер не вытолкали его.

Кто-то задернул шторку. Солдаты – те, кто был в состоянии, – в изумлении вытаращив глаза, приподнялись на койках и переглядывались друг с другом: эй, что происходит? Даже в бою Энджелу не приходилось испытывать такой ужас. Перепуганный, с открытым ртом и струящимися по лицу слезами, он пятился к выходу, оставляя на полу влажные красные следы.