Так или иначе, но эта одержимость здоровьем или просто безумие как нельзя более наглядно сказались в картине смерти философа, кратким анализом которой хотелось бы завершить этот этюд. Действительно, смерть Декарта может быть истолкована как таинственный и почти трагикомический итог последовательно рационального отношения философа к жизни, как если бы изнанка философского разума, тот самый «злой гений», безумие или просто сумасбродство, с которыми все время бился мыслитель начиная с «Рассуждения о методе», овладели мыслями того, кто убедил себя в том, что коль скоро он мыслит, то будет существовать столь долго, сколь пожелает. С точки зрения обывателей, эта смерть была чистым безумием: в антверпенской «Газете» злые языки судачили, «что в Швеции скончался один сумасброд, который говорил, что сможет прожить столько, сколько захочет»310; с точки зрения друзей философа, Декарт в своей смерти сохранил верность самому себе.

Как уже говорилось, согласно общепринятой версии, выстроенной по мемуарным и эпистолярным свидетельствам очевидцев трагического происшествия, причиной смерти стала элементарная пневмония, от которой оправился посол Шаню за день того, как слег философ: впервые такая версия была публично представлена в биографии А. Байе «Жизнь господина Декарта»311. Тем не менее в последние годы получила хождение другая версия смерти Декарта, где упор сделан на возможности отравления, жертвой которого якобы пал французский философ, оказавшийся при дворе Кристины не совсем ко двору. Заметим, что такого рода слухи ходили сразу после внезапной кончины Декарта, но только в 2009 году выдающийся историк античной философии Теодор Эберт опубликовал в Германии монографию «Таинственная смерть Рене Декарта», где собрал и проанализировал весь корпус исторических документов, имеющих касательство к болезни и кончине философа312. На основе тщательного анализа зафиксированной симптоматики заболевания, а также досконального изучения шведского окружения Декарта ученый выдвинул гипотезу, согласно которой философ мог быть отравлен тем самым католическим священником Франсуа Вьоге, отказавшим Декарту в последнем причастии: он также проживал в резиденции французского посла в Стокгольме, ежедневно общался с Декартом и помимо роли исповедника для местных католиков исполнял функцию главного эмиссара папской Конгрегации пропаганды веры в Северной Европе. Вьоге якобы сильно сомневался в католическом характере учения Декарта и мог пойти на крайнюю меру, чтобы прервать влияние философа-вольнодумца на Кристину. Существует еще одна версия смерти Декарта, не столь экстравагантная, нежели та, что была представлена в монографии немецкого ученого, где французский философ принимает смертельное зелье из рук католического священника, напитавшего облатку мышьяком. В этой версии отравителем выступает вовсе не Вьоге, который был все-таки единоверцем философа, хотя и не разделял его учения по части католических таинств. В соответствии с гипотезой парижского адвоката Жан-Марка Варо (1933–2005), прославившегося также своими историческими расследованиями спорных судебных разбирательств, коварный злоумышленник, чье имя растворилось в истории, пошел на отравление, действуя в интересах придворных шведских протестантов, педантов и ксенофобов, которые будто бы были глубоко обеспокоены связями королевы с французским философом-католиком и решили устранить интеллектуального соперника, тем более что в Стокгольме уже начали ходить слухи о живом интересе Кристины к католицизму313. Очевидно, что в пользу такой версии могут свидетельствовать также усилия Шаню, который, судя по всему, не без тайного умысла всеми правдами и неправдами содействовал появлению Декарта при дворе Кристины и мог питать надежды на то, что в общении с философом королева точно придет к решению о перемене веры, что не могло не пойти на пользу Франции, всячески искавшей сближения с Швецией. Собственно говоря, события, последовавшие за смертью мыслителя, также подтверждают правдоподобие такого поворота вещей: в 1654 году Кристина отреклась от престола, официально приняла католичество и поселилась в Риме, много позднее она признавалась, что сделала этот шаг под влиянием своего «достославного мэтра».

Так или иначе, но тайна смерти Декарта усугубляется тем, что в течение целой недели философ отказывался от медицинской помощи, что объяснялось, по всей видимости, как всегдашним недоверием к врачам, так и сомнением в рациональном характере лечения, предложенного королевским врачом, который не преминул назначить больному кровопускание. «Пощадите французскую кровь!» – будто бы бросил в лицо горе-лекарю одинокий философ, вдруг остро ощутивший себя французом в «стране белых медведей», забытой католическим Богом. Словом, все выглядело так, будто философ действительно сжился с той мыслью, что поразившее его заболевание было не более чем очередным испытанием на пути торжества здоровья, жизни и разума.

Так или иначе, но приходится признать, что смерть Декарта действительно остается окутанной тайной; по недоуменному замечанию одного из приглашенных ко двору Кристины филологов-грамматистов, «как умер Декарт – это настоящая загадка». Тайна эта пребывает тайной, безотносительно к тому, принимаем ли мы традиционную версию теолога-эрудита Адриана Байи, главной загадкой в которой является упорный отказ больного от врачебной помощи; соглашаемся ли мы с вариантом немецкого историка философии Теодора Эберта, где главным злодеем выступает папист-фанатик, решивший оградить молодую шведскую королеву от опасных связей с автором новой философской доктрины; или, наоборот, следуем видению этой смерти, представленному парижским адвокатом, пламенным французским патриотом и убежденным католиком Жан-Марком Варро в книге с выразительным названием «Рене Декарт, французский шевалье».

Подводя итоги, можно предположить, что тот самый злокозненный дух, коварного обмана которого Декарт страшился на протяжении всей творческой жизни и который был своего рода темной стороной абсолютной власти сознания над живой жизнью, овладел тогда мыслью философа и обратил его поведение экзистенциальным безумием, сопоставимым с тем состоянием литературного помешательства, в котором Дон Кихот сражался с ветряными мельницами. Известно, что сон разума порождает чудовищ, но история смерти Декарта свидетельствует также, что режим неусыпного бдения разума, которому пытался подчинить себя философ в живой жизни, вылился в чудовищный крах абсолютно рационального проекта жизнестроительства.

Вместо заключения. Портреты философа

Наше исследование миров Декарта, заведомо неполное, было реализовано благодаря методологической редукции внушительного блока сочинений и писем, относящихся к тем ветвям древа знания, которые являются относительно самостоятельными в отношении проблем литературы, медицины, морали, политики, поэтики, риторики, словесности, теологии, форм существования философии, – астрономия, геометрия, естествознание, математика, физика. Тем не менее есть одна сфера, где гуманитарные, условно говоря, науки сходятся с науками, условно говоря, точными или «твердыми», если взять одну из классификаций научного знания, принятых в современной Франции, подразумевающей, соответственно, что гуманитарные науки являются «мягкими». Не решаясь вступать на зыбкую почву оценивания, в какую именно науку вклад Декарта совершенно избежал исторической девальвации, хотелось бы, в заключение этой работы, обратиться к сфере, где почти все упомянутые науки если не сходятся, то соприкасаются: речь идет о видении и видимости, зрении и зримости, иными словами, визуальном восприятии визуальной же реальности. Мы уже касались этой сферы, рассматривая в одной из первых глав нашей работы отношение Декарта к зрению, каковое, можно вспомнить, тоже ставится под сомнение:

Это душа видит, а отнюдь не глаз, и видит она непосредственно не иначе, как через мозг, вот почему всякого рода буйные, а также спящие часто видят или думают, что видят, различные предметы, которых нет у них перед глазами314.

Можно вспомнить также, что Декарт был одержим идеей, что все и вся кругом его обманывают:

Декарт всегда боялся, что его обманывают. Часто о чувствах он говорит, будто это не немощные или недостоверные способности, а какие-то внешние по отношению к нему персонажи, которым он обязан не доверять315.

Наверное, можно думать, что недоверие Декарта было не столько искусственным или деланым, сколько восходило к определенному природному изъяну, который можно квалифицировать как легкую форму косоглазия; впрочем, возможно, это было так называемое мнимое или кажущееся косоглазие (псевдострабизм). Странно, но почти все биографы обходят молчанием эту особенность физического строя философа, как если бы признание легкого изъяна могло бросить тень на светлый образ национального гения.

Тем не менее в биографии, принадлежащей перу Ж. Родис-Левис, встречается фраза, которая может быть истолкована в пользу нашего предположения. Размышляя о неизменно странном выражении лица, запечатленном почти на всех известных портретах философа, она осторожно замечает: «…взгляд, часто косой, тем не менее не бегающий: он фиксирует, вопрошает, призывает не останавливаться на физиономии как простом телесном выражении»316. Наверное, не приходится удивляться тому, что столь изощренная картезианка, как Роди-Левис, следует в своем восприятии визуального главному прозрению мэтра: «Это душа видит, а отнюдь не глаз, и видит она непосредственно не иначе, как через мозг…» Тем не менее это мозговое восприятие визуального не может рассматриваться как последнее слово в технике отношения к видимому или зримому: Роди-Левис, как и Декарт, не видит, а читает, более того, читает между строк.

Ил. 1. Портрет Декарта в юности

Вот почему, отталкиваясь от фразы Роди-Левис, хотелось бы представить здесь, в виде заключения к этому исследованию, несколько замечаний о портретах Декарта, ориентированных на перспективу феноменологии образа, взяв в скобки специфически филологический вопрос что говорит в образе.

Нам почти нечего сказать о портрете Декарта в юности (ил. 1): он всплыл чудесным образом в юбилейном 1937 году, был выставлен в Национальной библиотеке Франции, сейчас находится в Музее августинцев в Тулузе. Портрет XVIII века работы неизвестного автора представляет нам молодого человека накануне решающего выбора: прямой открытый взгляд, не лишенный загадочности, изысканное платье, нарядный галстук; если это и либертинец, то в самом начале пути. «Я был молод […] я никогда не давал обета целомудрия и не хотел прослыть за святого». Это – Декарт до Декарта.

Портрет Декарта работы Франса Ван Схотена (ил. 2), приблизительно 1644 года. Схотен хорошо знал философа, перевел «Геометрии» на латынь, был автором рисунков к этому трактату, он хотел опубликовать свой рисунок в издании перевода, но Декарт был против, выразив неудовольствие надписью, указывающей на его происхождение из провинции Пуату. Как это ни странно, но сам портрет в целом ему скорее понравился: «…Я нахожу его очень удачным, но борода и платье нисколько не походят». Очень возможно, что ни борода, ни платье не походили на то, как себя видел Декарт, но на этом портрете впервые появляется странный, раздвоенный взгляд философа, который станет рекуррентным мотивом во всех прижизненных портретах Декарта. Изображенный персонаж впивается взглядом в предполагаемого зрителя, но вместе с тем как будто отводит от него один глаз, словно зная обо всех и каждом что-то такое, что никому другому не известно.

Ил. 2. Портрет Декарта работы Франса Ван Схотена

Портрет Рене Декарта (ил. 3) долгое время считался кисти Франса Халса, в настоящее время установлено, что это копия с наброска Халса неизвестного мастера. Находится в Лувре, правда, убран в запасники. Здесь также очевиден странный, разнонаправленный, вопрошающий взгляд, устремленный преимущественно на зрителя, вместе с тем как будто по сю сторону рамы, внутрь философа.

Портрет, точнее, набросок к портрету Декарта кисти Франса Халса (ил. 4), приблизительно 1649 года, то есть накануне отъезда в Швецию, находится в настоящее время в Государственном художественном музее Копенгагена. Исторический контекст воссоздан в работе американского историка философии Стивена Надлера317. В глаза бросается все та же решимость, здесь, возможно, даже наигранная, растрепанные волосы, в действительности парик, специально заказанный в Париже для поездки в Швецию, изящный белый воротник, темный дорогой плащ: портрет придворного философа, который знает себе цену. Все тот же разнонаправленный вопрошающий взгляд, оба глаза смотрят на смотрящего, но по-разному, правый уходит чуть выше, по ту сторону, в неизвестность. Если не знать, что это портрет философа, то можно подумать, что на картине изображен отставной, но по-прежнему бравый капитан мушкетеров.

Ил. 3. Портрет Рене Декарта, копия с наброска Халса неизвестного мастера