Это тоже была «примета» времени. Чтобы показать, как расширилась сфера личных свобод, изменилась прежняя государственная политика в лечении психических заболеваний, у милиции Москвы отобрали медицинские вытрезвители. Они сразу же стали идеальным местом, куда можно упрятать граждан и нигде не записывать, что они фактически пребывают под стражей.

– После бессонной ночи, когда у меня на глазах подонки общества выблевывали свои мозги, Шевченко битых два часа читал мне нотации по поводу того, что я не имею права раскрывать информацию посторонним лицам.

– Как я рад, что ты ее раскрыла.

Вера уже немного отошла и позволила себе удовлетворенно улыбнуться.

– Тебя радует моя последняя информация, Николай?

– Еще как. За ее счет смогу безбедно прожить целый год.

– Ты уже успел продать ее?

– Да еще с продолжениями.

– Ну давай, давай, говори. Кому же?

– «Правде».

– Неужто «Правде»? Да быть того не может!

– Не смейся. Там Серега теперь главный. Они обещали заплатить полмиллиона.

– Полмиллиона? Фантастика какая-то.

– Торговались упорно, – пояснил я, показав на газетную вырезку из «Нью-йорк таймс мэгэзин», приколотую к доске над столом.

– Знаю я, знаю, – вскричала Вера, отбрасывая мою руку. – Указывать журналисту заранее, как писать очерк или репортаж, – бессмысленная затея. Писать по план-проспекту – тоже ничего нужного не напишешь. Научная книга – это не художественное творчество. Рассказывать людям о своей работе – это не писать книгу. Писать – значит писать. Так вроде говорил литературовед Докторов?

– А ты все неплохо запомнила.

– В творческом деле талдычить как попугай – толку мало.

– Лучше скажи: «Коленька, давай займемся любовью», – шепнул я, прижимаясь к ее груди.

– Может, и скажу.

– Скажи еще: «Раздень меня, Колечка! Брр! Ну раздень». Можешь сказать?