– Уж лучше изжога, – сказала я. – Подай, пожалуйста, сок.

Он передал мне графин и, пока я наливала сок, прищурившись, смотрел на наш стол.

Я знала, почему мальчик хочет обратиться к Куикмену, но как же объяснить это самому Кью? Много лет прошло с тех пор, как я перевернула последнюю страницу “Накануне дождя”. Сюжет и герои до сих пор не изгладились из памяти, потому что это была одна из тех редких книг – безошибочных, не дающих покоя, – которые оседают в подсознании и пускают корни. Такой серьезный, одинокий мальчик, как Фуллертон, не протянул бы без нее в подростковый период. Но как заговорить о книге с Куикменом? Даже намекнуть на ее существование значило бы признать, что до Портмантла у него была другая жизнь, насильно вернуть его в действительность, от которой он отрекся.

“Накануне дождя” – история безымянной школьницы, чьи каникулы прерываются появлением гостя из Японии, старого знакомого ее отца по имени Дзюнъитиро. Лето 1933 года. Дзюнъитиро, уважаемый профессор математики из Нагои, приехал в Англию в рамках лекционного турне, организованного отцом героини, – приехал с необычным заявлением. Старик утверждает, что вывел формулу, способную предсказывать, в какое время в любой точке планеты пойдет дождь; по его мнению, эти сведения сыграют решающую роль в развитии сельского хозяйства и мировой экономики в целом. Он готов раскрыть формулу национальным правительствам – с некоторыми оговорками. Дзюнъитиро плохо говорит по-английски, и отец девочки – лингвист, преподающий в Оксфорде, – выступает в роли переводчика. Все летние каникулы девочка сопровождает отца, путешествуя от одного университета к другому на машине, поездом, по морю. В каждом лекционном зале Дзюнъитиро вешает листок с прогнозами дождя, которые впоследствии сбываются. Его заявления приобретают вес и привлекают внимание прессы. Университеты уже не справляются с наплывом зрителей, и турне решено продолжить в театрах Ирландии, Франции, Германии и Америки. Несмотря на щедрые предложения частных компаний, Дзюнъитиро отказывается раскрыть формулу. Газетчики предполагают, что он выставит ее на аукцион. Дзюнъитиро говорит отцу девочки, что раскроет формулу, только если правительство США согласится прекратить разработку ядерного оружия. Они встречаются с американскими госслужащими, но те отрицают, что ядерная программа существует. Ночью накануне лекции в Мюнхене Дзюнъитиро похищают из гостиницы, и он исчезает навсегда. Несколько месяцев спустя отец героини умирает при подозрительных обстоятельствах, от отравления, и ее отсылают к тетке в Девон. В последующие годы – годы войны и мира – она пытается выяснить, что произошло с Дзюнъитиро и ее отцом, но безрезультатно. И вдруг однажды в архивах колледжа, где работал ее отец, обнаруживается старая фотопленка, а на ней – записи японца. Героиня, к тому времени уже сама преподаватель математики, проявляет негативы, изучает записи и понимает, что формула верна. Но мир изменился, потускнелый и подточенный войной. Поэтому, вместо того чтобы обнародовать формулу или объявить, что она нашлась, героиня отбеливает пленку, сжигает снимки и – финальный поэтичный штрих – выходит под дождь снимать с бельевой веревки одежду мужа.

Куикмен редко обсуждал с нами свое творчество, и, если бы я без приглашения полезла к нему с расспросами, от этого пострадала бы наша дружба. Пока мы несли подносы к столу, я пыталась придумать, как бы завести речь о Японии, не упоминая его книгу. Но в итоге выпалила первое, что пришло на ум:

– Слушай, чисто гипотетически, если бы кто-нибудь показал тебе письмо от приятеля из Японии, смог бы ты подтвердить, что оно и правда написано на японском, а не на корейском или каком-нибудь другом языке?

Куикмен шел впереди.

– Что?

– Я вот, например, не отличила бы друг от друга все эти азиатские письмена. Ни разу в жизни не бывала на Востоке. Иероглифы такие сложные, а их еще и так много… Наверное, пришлось бы…

– Хватит, Нелл, – сказал он. – Я вижу, что ты делаешь, и очень прошу тебя, прекрати. Немедленно.

Он сел рядом с Петтифером, который подчищал хлебной коркой свою тарелку из-под карныярыка. За окном сгущались сумерки, и столовая мрачно поблескивала огнями свечей.

Я притихла.

– На что она тебя подбивает? – спросил Петтифер, ухватившись за концовку разговора. Он перевел взгляд на меня: – Дай-ка угадаю, парень снова не дает тебе покоя?

– А ты не лезь куда не просят, – ответила я.

Куикмен сорвал фольгу со стаканчика с айраном и сделал глоток. Млечно-белая пленка осела у него на усах.

– Одного не возьму в толк, – сказал он, промокнув губы салфеткой. – Почему ты считаешь, что обязана помогать этому юнцу? Он даже не соизволил явиться на ужин. Не говоря уже о том, что прикарманил зажигалку моего отца. Кстати, я хотел бы ее вернуть. Но сейчас не об этом. Не надо впутывать меня в чужие творческие проблемы. У меня и своих достаточно.

– Он совсем ребенок, – сказала я. – Видел бы ты его: исписывает карточку за карточкой и даже не знает, на каком языке. Ты мог бы хотя бы подтвердить, что это японский.

– Оставь его в покое, – сказал Куикмен, нарезая еду у себя на тарелке. – Он ведь сюда за этим приехал.

– Покой тоже бывает разным.

– Ах да. Как я мог забыть. Классификацию не напомнишь?