Я немножко оробел.

— А мы вот побачим, що вы за герой. Посмотрим, как вы работать будете! Понятно?

И стряхнула желтым пальцем пепел с толстой папиросы.

И, наконец, Виктория, говоря на преподаваемом ею языке, «инфант террибль» нашей образцовой школы…

Появилась она в учительской тридцатого августа. Шумно распахнулась дверь, и я увидел нечто совершенно непохожее на учительницу в моем представлении. Таких девиц мы неустанно прорабатывали на комсомольских собраниях. Нестерпимо яркая, от бронзовых, несомненно природного цвета, волос до красных модных босоножек на длинных ногах, она была красива южной броской красотой и ничуть не скрывала ее.

Виктория остановилась на пороге и сказала всем громко:

— Здравствуйте! Вот и я. Заждались?

И сразу, не слушая, что ей будут отвечать, подошла к Тарасу Федоровичу:

— Вы, конечно, надеялись, что я не приеду?

— Почему «надеялись»? Разве я к вам плохо относился?

— Что вы, дорогой наместник директора в учительской! Вы лучший из завучей и наверняка приготовили для меня лучшее из своих расписаний!

— Хорошо вам! Ездите, катаетесь, а я сиди, готовь расписание!

— Вы не сидели, Тарас Федорович. Вы парили, как поэт, на крыльях вдохновения.

И она рассмеялась.

Тарас Федорович только горестно взмахнул руками, а Прасковья отвернулась к окну и усиленно запыхтела папиросой.

— Что это за стиляга? — спросил я у Андрея Павловича, который молча посмеивался.

— Преподавательница французского языка Виктория Дмитриевна Хрякина. Между прочим, дочь крупного работника.

Я удивился:

— Что ж ее папа поближе к себе не устроил?

Ступак пожал плечами: