— А вы как?
— И я с тобой. Пошли…
Сейчас Богомолову трудно вспомнить, как они ползли с Медведевым и как добрались до своих. А тогда, прибыв на высоту, он оказал помощь раненым, переправил их в блиндаж. Он слышал близкие выстрелы, гортанные крики вражеских солдат и понимал, что положение оставшихся на высоте минометчиков еще больше ухудшилось…
За минувшие полчаса Богомолов пережил больше, чем за все прожитые годы. В минуты наивысшего напряжения физических сил, человеческого духа, когда стечение обстоятельств на войне подводит тебя к последней роковой черте, сознание отбирает, высвечивает в памяти такие эпизоды жизни, которыми она, собственно, и измеряется, ценится, красится.
Как бы ни длинна была дорога войны, а никуда не уйдешь от родного дома, от того, с чего начиналось взросление и что его окружало. Никуда не денешь костромские заволжские поля и леса за деревней Ратушино, сельский неповторимый быт с петушиными криками по утрам, пастушечьим рожком и радостным пробуждением на сеновале. Не забудешь звонкое купание и озорные игры мальчишечьей ватаги, поливание огурцов в огороде и летучую — аллюр два креста! — тряску на колхозных лошадях, ведь коней в ночное гоняли только мальчишки…
Деревенские мужики крутили самокрутки, сворачивали прочитанную газету, глубоко затягивались едким дымком и глуховатыми голосами обсуждали прочитанные новости. А новости эти обволакивались не голубоватым табачным дымком, а черными клубами полыхавшего в Европе пожара войны. В деревне все чаще произносились зловещие слова: «фашизм», «гитлеровская Германия»… При этом лица мужиков суровели, а руки сами сжимались в кулаки. А женщины боялись не только говорить, а и думать о войне.
Суровое время торопило молодежь со взрослением, с выбором пути. Летом 1940 года Сергей собрал небольшой самодельный чемодан, простился с семьей, вышел за околицу деревни и стал ждать попутную машину на Кострому. До города добрался в тот же день. Там вчерашний деревенский паренек-семиклассник поступил в фельдшерское училище. Здесь его и застала война, она ускорила учебу. В начале 1943 года Сергей получил диплом фельдшера и повестку в военкомат. Его направили в город Горбатов, что в Горьковской области, на двухмесячные курсы военных медиков, а оттуда — на фронт, в район Вязьмы.
…В липком, знойном воздухе стоял запах горелой солярки и железа. Здесь, у полуразрушенной деревушки Петрикино, младшему лейтенанту медицинской службы Сергею Богомолову предстояло принять свой первый в жизни бой. С санинструктором они накануне оборудовали лежанки для раненых, застелили их соломой. Все оснащение фельдшера умещалось в одном ящике.
На них обрушилась вражеская авиация. «Юнкерсы» пикировали на окопы, как коршуны, отбомбившись, уходили за горизонт, а на смену им наплывала новая волна… Казалось, никто и ничто не сможет уцелеть. В окопах появились раненые, убитые…
Богомолов хорошо помнит самого первого раненого, которого вынес из-под бомбежки. Он был в полубреду. Осколком ему раздробило правую руку. Военфельдшер наложил жгут, остановил кровотечение, перебинтовал рану. Удивительно, но пули, осколки мин, снарядов и бомб, казалось, щадили отважного медика. Там, где жизнь и смерть ходили рядом, где каждая минута могла стать роковой, он оставался невредимым. Правда, однажды после сильной бомбежки Богомолова завалило землей так, что бойцы с трудом откопали «медицину». Чудом не задохнулся, уцелел. И в другой раз судьба смилостивилась над ним. Он полз к истекавшему кровью солдату, и тут совсем близко от него упал снаряд. Думал — конец, а снаряд вспорол землю и… не разорвался. Один случай из тысячи, наверное. Не веря в спасение, Сергей отполз подальше от этого места. Отдышался. Бойцы говорили потом: «В рубашке наш фельдшер родился». Будто и впрямь чья-то милосердная рука отвела от него смерть.
А здесь, на плацдарме, она была рядом. Богомолов смотрел ей в лицо, когда с группой минометчиков был в засаде и внезапным огнем задержал прорвавшихся вражеских автоматчиков. Она, смерть, и сейчас подкрадывалась к высоте среди деревьев, откуда слышались крики и стрельба.
Огонь на себя
Когда Богомолов, прикрывавший отход своей группы, добрался до траншеи, где минометчики заняли круговую оборону, старший лейтенант Тихмянов сказал себе: «Теперь все здесь». Сколько же их осталось? Командир батареи обвел взглядом позицию, но всех минометчиков увидеть не смог. Круговая оборона разбросала людей по видимым и невидимым скатам высоты. По докладам он знал: из всего численного состава батареи в строю осталось 19 бойцов.
«Какие люди!» — с гордостью думал о них командир. В батарее воины десяти национальностей, а живут и воюют как одна семья. Он знал, откуда приходят письма в батарею, кто с кем дружит. Водой не разольешь русского Медведева и украинца Литвиненко, волжанина Агафонова и киргиза Койлубаева. Крепче, сплоченней не бывает людей. Друг за друга жизни не пожалеют.
Воспользовавшись минутой затишья, Тихмянов пошел на левый фланг своей обороны. Сюда близко подходил лес, и тактическое чутье подсказывало, что здесь — наиболее опасный участок. Траншея полностью скрывала его. Рыли ее фашисты, выкопали на совесть. Думали здесь отсидеться, да не вышло: наша артиллерия и пехота вышибли врага с высоты, и теперь траншея служит нам — узкая, глубокая, с надежными брустверами.
Противник подтянул минометы и открыл огонь по высоте. Глубокие траншеи и окопы надежно защищали минометчиков. От огневого налета никто не пострадал. И когда фашисты ринулись в атаку, траншея ожила, ощетинилась автоматами, винтовками, карабинами.
— Экономьте патроны! Стрелять только прицельно и по команде! — крикнул Тихмянов.
Он осторожно приподнялся над бруствером и стал наблюдать. Гитлеровцы перебегали от дерева к дереву, приближаясь к высоте. Сверху хорошо было видно, как двое устанавливали на треноге тяжелый пулемет.
— Агафонов, уничтожить пулемет гранатой!
Агафонов был недалеко от командира батареи и занимал позицию в изгибе траншеи, что выходила углом вперед. В батарее он был самый сильный солдат. Волжанин, в четырнадцать лет переплывал всю ширь реки, а когда вырос — работал в порту грузчиком.