Хаммурапи без тени улыбки покивал.
— Тоже мне, Санта-Клаус выискался, хитроумный Санта-Клаус, — бросил он. — Пойду-ка я домой и засяду писать книгу «Изощренное убийство Руфуса Макферсона».
Надо сказать, египтянин и в самом деле кропал рассказики и отправлял их в журналы. Рукописи всякий раз приходили обратно.
Поразительно, просто уму непостижимо, какой отклик нашла в округе Уачата затея с бутылью. Что и говорить: такого наплыва покупателей «Вальхалла» не видывала с тех самых пор, когда бедняга Талли, станционный смотритель, слетел с катушек и объявил, что прямо у вокзала нашел нефть, после чего в город хлынули разные сомнительные личности и начали бурить поисковые скважины.
Даже завсегдатаи бильярдной, которые соглашались расстаться со своими кровными лишь там, где речь шла о выпивке или женщинах, вдруг пристрастились — насколько позволяла им свободная наличность — к молочным коктейлям. Немногочисленные престарелые дамы во всеуслышание заклеймили придумку мистера Маршалла как род азартной игры, но шум поднимать не стали, а некоторые под благовидным предлогом даже заглянули в аптеку и с бухты-барахты назвали свою цифру. Школяры — те и вовсе посходили с ума, и я стал знаменитостью местного пошиба: все считали, что мне известен точный ответ.
— Я тебе скажу, где собака зарыта, — начал Хаммурапи, закуривая египетскую сигарету, какие он заказывал по почте на табачной фабрике в Нью-Йорке. — Не там, где ты думаешь. Другими словами, алчность здесь ни при чем. Тайна — вот что завораживает человека. Смотришь ты на эти пятаки с гривенниками — и что тебе приходит в голову? Неужели «Ох, денег-то»? Ничуть не бывало. Тебе приходит в голову: «Ох, сколько ж сюда поместилось?» И это поистине основополагающий вопрос. Разные люди усматривают в нем разный смысл. Понимаешь?
А уж Руфус Макферсон просто рвал и метал! Кто занимается торговлей, тот знает, что Рождество приносит самую значительную часть годовой выручки, а потому Макферсон начал охоту за покупателем. Перво-наперво он решил позаимствовать идею с бутылью, но из скаредности наполнил свою емкость монетками в один цент. Затем написал письмо редактору еженедельной городской газеты «Стяг» и сообщил, что мистера Маршалла нужно «вымазать дегтем, вывалять в перьях и вздернуть на виселицу за превращение невинных детей в прожженных азартных игроков, которым прямая дорога в ад!». Представляете, каким он стал посмешищем! От Макферсона отвернулись все. В итоге к середине ноября ему только и оставалось, что топтаться на тротуаре у своего заведения и мрачно глазеть на площадь, где вовсю кипели празднества.
Примерно в это же время в городе впервые объявился Шпингалет со своей сестрой.
Никто из горожан его не знал. По крайней мере, люди не припоминали, чтобы где-нибудь видели его прежде. Он рассказывал, что живет на ферме в миле от Индейского ручья, что мать его весит всего тридцать кило, а старший брат за пятьдесят центов лабает на скрипке по свадьбам. Шпингалет, уверял он, это его настоящее и единственное имя, а лет ему двенадцать. Правда, его сестра Мидди говорила, что только восемь. Волосы у него были прямые, темно-соломенные. На обветренной, напряженной физиономии с сосредоточенно-тревожными зелеными глазами читалась проницательность вкупе с житейской мудростью. Низенький, щуплый и жилистый, Шпингалет всегда носил одно и то же: красный свитер, синие джинсовые бриджи и огромные, не по ноге, мужские башмаки, которые хлябали при каждом шаге.
Когда он впервые заглянул в «Вальхаллу», на улице лило как из ведра; мокрые мальчишеские волосы превратились в плотную шапку; башмаки облепила рыжая грязь проселочных дорог. Мидди поспевала следом, а Шпингалет ковбойской походочкой направился прямо к стойке, за которой я протирал стаканы.
— Слыхал я, у вас тут на отдачу бутылка имеется, деньгами под завязку набитая, — сказал он, глядя на меня в упор. — А коли вы, братцы, ее на отдачу приготовили, так и отдайте нам, а мы будем премного благодарны. Зовут меня Шпингалет, а это сестренка моя, Мидди.
Мидди смотрела печально-печально. Худенькая, как тростинка, она была на голову выше, а с виду и намного старше брата. Бледное, жалостное личико обрамляли коротко стриженные белобрысые пряди. Стояла она в линялом ситцевом платье, не доходившем до острых коленок. У нее было что-то не то с зубами, но она старательно это скрывала, по-старушечьи чопорно поджимая губы.
— Прошу прощения, — ответил я, — но тебе нужно переговорить с мистером Маршаллом.
Так он и сделал. Мистер Маршалл при мне объяснил ему все условия. Шпингалет внимательно слушал и кивал. Через некоторое время он придвинулся вплотную к стойке, погладил бутыль и сказал:
— Знатная штука, верно, Мидди?
А Мидди поинтересовалась:
— Так отдадут нам ихнюю бутыль или нет?
— Не-а. Вперед надо угадать, сколько там денег. А чтоб попытку дали, надо прикупить чего-нить на четвертак, иначе нельзя.
— Так ведь нет у нас четвертака. Где ж его взять-то?
Нахмурившись, Шпингалет почесал подбородок.