Я вернулся в гостиную, присел на диван. Комната была оформлена с отличным вкусом, в японском стиле. Передо мной, на кофейном столике, лежал большой иллюстрированный альбом. Он был раскрыт на странице с гравюрой, изображавшей японскую куртизанку. Ее левая грудь выглядывала из выреза кимоно. В дверном проеме за ее спиной был виден плотоядно оскалившийся мужчина. Судя по кокетливому выражению, которое застыло на лице куртизанки, она прекрасно сознавала его присутствие. Мне хотелось взять книгу в руки и рассмотреть эту занятную картинку получше, однако я решил, что самое правильное — ничего тут не трогать. Майлз сидел напротив, все в той же безупречно белоснежной шелковой хламиде.

— Итак, — спросил я, — вы можете рассказать мне, что здесь произошло?

— Я этой ночью работал, — ответил он. — Сидел у себя в кабинете в другом конце дома. Немного устал — знаете, как это бывает, рабочий запал уже вроде кончился, ну, я и решил лечь спать. Почистил зубы, надел пижаму, халат. А потом открыл дверь спальни и увидел ее.

Его руки, лежавшие на коленях, слегка дрогнули.

— Крови на вашей одежде нет. Вы прикасались к жене?

Он нахмурился, наполовину озадаченно, наполовину раздраженно, и ответил:

— Вы же ее видели, какой в этом был смысл?

Рассуждая логически, он был прав, и все-таки мне его слова показались странными. Когда видишь любимую женщину, истекающую кровью, то нельзя не подойти к ней и не узнать, не можешь ли чем-нибудь ей помочь.

— А вы ничего не слышали, пока работали?

— Работая, я слушаю музыку. И включаю ее довольно громко. Это помогает мне добиться нужного настроя, поймать вдохновение, понимаете?

Его слова прозвучали как реплика актера из плохой пьесы.

— То есть вы ничего не слышали?

— Кроме Бетховена — ничего. «Буря» — семнадцатая фортепьянная соната.

— Ну хорошо, а почему вы позвонили мне, а не в полицию?