– Имеет! – Она схватила его за руки. – У меня отняли всех, Дук. А ты… ты же мне как сын. Ты и Рона – все, что у меня осталось. Я приняла твой план ее спасения. Но я не могу принять такой цены. Еще не поздно остановиться. Ты еще не отдал себя Твари!
Магистр осторожно отвел ее ладони.
– Десять лет назад наш договор вступил в силу.
– Боги… – прошептала она, отстраняясь. – Что же ты наделал, малыш! Зачем?
– Так было надо. Тебе ли удивляться, госпожа? Вспомни, на что пошел Владыка ради тебя – он изменил кровное естество, стал человеком. И у вас, вопреки всем запретам природы, родилась вполне здоровая дочь. С некоторыми пифическими изъянами правда… Разве его любовь того не стоила?
Но госпожа Аболан не слушала, оглушенная ужасом:
– Разве можно сравнивать?! Он сделал это, чтобы мы были вместе. А ты… Ты отдал себя Твари!
– Да. Я все рассчитал. Это был наилучший вариант будущего.
– Рассчитал? Ты… чудовище, Дук! Для кого – наилучшее будущее? Для нигов? – Вдруг она застыла с поднятой ко рту ладонью, поняла, наконец, правду, которую не хотела осознавать. – Ты – Детка!
– Нет. Все не так примитивно, как представляется маленькому человеческому разуму.
– Какая же тьма в твоей душе, мальчик мой! – Слезы стояли в ее глазах. – Ты уже говоришь, как ниг. А если Тварь нарушит…
– Ты не знаешь нигов. Олна не способна нарушить
Густая тень, охранявшая сон девушки, в недоумении покосилась на него непроницаемым глазом: этот глупец потерял все, что имел и мог иметь, отказался от своего мира и счастья в мире и вместо любви наградой ему стала ненависть. И вот пожалуйста – радуется, как щенок. Непостижимы эти люди!
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
НЕЛЮДЬ
ГЛАВА 1
Ну сколько можно поэту писать для неразумных соловьев инструкцию по пробуждению юных дев: что «на заре ее будить» ни в коем случае не надо! На заре «она», которая я, – спит! И так, что слаще не бывает! И может прихлопнуть разбудившего ее свистуна подушкой. Я потянулась за подушкой, но пальцы цапнули клок травы. С какой это стати моя постель поросла душистыми луговыми сорняками? Неужели дядюшка Кирон случайно капнул животворным пойлом и на ложе? А дубовые ножки ложа стали за ночь вон теми раскидистыми кронами? Я сладко зевнула, еще сонными глазами любуясь вызолоченными утренним солнышком верхушками мощных ветвистых красавцев. Дивный сон, – снова смежила я ресницы, закутываясь от утренней свежести поплотнее в покрывало, – поющая дубрава. Но тут в щебет вмешался неуверенный гул только что проснувшегося шмеля, который плюхнулся мне прямо на макушку и решил Доспать там собственный сон. Я вскочила, замахав руками, и тут же мне стало не до шмеля.
Моего ложа не было вместе со стенами. Сумрачно-серых стен не было вместе с башней. И города Гарса тоже не было вместе с крепостью, в которой я так сладко, хотя и не по своей воле, засыпала на полу в чужой комнате.
Вокруг на самом деле была дубрава, разнеженная, позевывающая раскрывающимися цветами, поблескивающая росинками и сдувающая легкую туманную дрему со своего великолепного чела. Давно я не просыпалась так изумительно.
Соловей не утихал. И находился где-то совсем близко, за густым кустом бузины. Я его обогнула, и навстречу мне фыркнула желтогривая кудрявая морда. Соловей сразу умолк. Я вспомнила. Развернулась и поковыляла куда глаза глядят. Нога все еще болела, но ходить я уже могла самостоятельно, без швабры. Спасибо тебе, дядюшка Кирон. Как в воду глядел. Живую. А глаза мои тут же уткнулись в полуобнаженную фигуру с саженными плечами, сидевшую поодаль в траве, скрестив ноги, и наблюдавшую за моими передвижениями с невозмутимым спокойствием.