Альерг поморщился:

– Не паникуй. Проявленные лишний раз не сунутся в человеческие жилища.

– А Кирон?

– А кто, кроме тебя, догадался, что он – проявленный? И скажи-ка, пифия, куда ты дела своих зеленых мух? Которые все утро мельтешили у тебя в голове вместо мыслей? Ты уже опять вполне прозрачна… Да. Это странно, но хорошо, а то развела в сознании такую помойку, что порядочному телепату и не ступить! А теперь пойдем, тебе предстоит еще одно испытание.

Опекун придирчиво оглядел меня с ног до головы, посетовал, что чепчики у девиц нынче не в моле, извлек из кармана огромную расческу с редкими зубцами, какими расчесывают лошадиные хвосты, отклонил мое предложение воспользоваться еще и скребком и взялся за прореживание моей растрепанной гривы с ловкостью начинающего конюха, жалуясь, что забыл прихватить кнут и уздечку. Я возразила:

– Для пыток расчески достаточно. А что за испытание?

– О, оно уже ждет в трапезной.

– Догадываюсь: повар с перепугу изжарил остатки твоей библиотеки.

Альерг усмехнулся, но как-то слишком печально. Я прикусила язык: наставник был заядлым библиофилом и за какой-нибудь трухлявый фолиант готов был выложить годовое жалованье и полкоролевства в придачу. Мне пришло в голову хоть как-то отвлечь его от грустных мыслей, и, не обращая внимания на то, что он уже умоляюще замахал на меня всеми лапами, как на вредную злобную осу, я таки отвлекла:

– Али, а почему ты не женишься? Тебе уже за тридцать, пора уж, – и уточнила на всякий случай: – На мне, разумеется.

– Умолкни, негодница! Никакого почтения к сединам! Стыдись, ты еще несовершеннолетняя.

– И что? Через год уже можно. Ай! Поаккуратнее, это же не козья шерсть, а моя девичья краса! Вот сэкономили бы на камеристке: расчесывал бы меня по утрам, а через неделю я бы уже облысела, и опять сплошная выгода.

– Хорошая идея, но я еще в молочном возрасте предусмотрительно дал обет безбрачия…

– Подумаешь! После обета можно и поужинать. Ой-о! Не выбрасывай эту прядь, для парика пригодится, лысину прикрывать!

– …и последние годы не устаю радоваться своей прозорливости. Соблазняй в камеристки кого-нибудь другого. А потом, ветреная особа, а как же Дик? Помнится, еще два года назад в Рагоре вы с ним поклялись в вечной любви. Это было так романтично! Так что не разочаровывай меня!

Соблазнять великана в камеристки я начала аж с семи лет, и до нашей мимолетной встречи с Диком в Рагоре этот диалог всегда заканчивался одинаково: «Молчи, рабыня! Отправлю в кухню!» Но два года назад у наставника появился роскошный увесистый аргумент для финала этой десятилетней пикировки. Хотя опекун бессовестно преувеличил слухи о вечной любви и клятвах, но крыть напоминание о событиях в Рагоре и встрече с повзрослевшим Диком, перевернувших мою дальнейшую жизнь, было нечем, и приходилось смущенно умолкать.

Я потянулась, разминая засидевшиеся на развалинах косточки:

– Али, как ты думаешь, а не сдать ли Бредмахту Второму мой фантом в обмен на состояние и графский титул? Все-таки за два года Рагорская награда за мою голову выросла уже на два порядка!

Наставник встрепенулся:

– А что, было бы не плохо! Замок отремонтируем! Но подожди еще с год: может, король опять раскошелится на ноль в конце славного рядочка цифр… А хлеб насущный уже не интересует ваше будущее сиятельство? Ты собираешься сегодня обедать или решила довести себя до полного исчезновения с лица земли? Марш в трапезную!