Вообще-то я ни разу не слышала про семью Кострова. Он очень сдержан в разговорах о чем-то личном. Сразу же закрывается в панцирь, стоит затронуть хоть что-нибудь, что касается его самого или прошлого.

Даже признания своего будто стыдится. Но я и не напрашиваюсь на повторение, потому что сама не смогу ответить взаимностью, побоявшись, что это всё разрушит.

– Бабушка умерла очень давно, – Денис говорит без единой запинки, а немигающий взгляд его устремлен на дорогу.

– Извини, если…

– Да ну тебя. За что извиняться? – пресекает он, и ладонь на мгновение накрывает моё колено. – Уверен, ты бы ей понравилась. Она бы так и сказала: "Боже, Денис, наконец-то ты сделал что-то правильно!"

– То есть ты часто поступал неправильно?

– Да постоянно! – широко улыбается он. – Ну, ничего, исправляюсь. Скажи мне прошлогоднему, что поеду знакомиться с родителями, засмеял бы.

В голосе Кострова звучит ехидство пополам с гордостью, а мне остается лишь в очередной раз подумать: просто не будет…

В пути мы почти не разговариваем. Молчание не тяготит, не скребет горло невысказанными фразами. Мне нравится рассматривать бескрайние поля и вглядываться в окна домов, когда мы проезжаем мимо деревушек и провинциальных городов.

Несколько остановок на заправках, горячий хот-дог с горчицей и литр выпитого кофе. В этом есть особая романтика. Невозможно поехать в дальнейшее путешествие с кем-то, с кем не умеешь молчать.

Под конец у меня, правда, отваливается всё, что находится пониже спины, и затекла шея. Ощущаю себя старой кочергой, а вот Денис даже не выглядит уставшим.

Мы подъезжаем во двор, где я провела детство. Даже качели те самые, проржавевшие насквозь, с гнилыми досками вместо сидения. Горка в виде слона с оторванным ухом. Песочница, в которой давно нет песка.

– Живенько у вас тут, – отмечает Денис, припарковавшись между грязным трактором и старенькими жигулями.

– Как будто не уезжала, – по спине пробегает легкий озноб от предстоящей встречи. – Мне кажется, тут время остановилось лет двадцать назад. Смотри, сейчас на нас наорет тетя Света.

– Что за тетя Света? – непонимающе оглядывает пустой двор Костров, и в этот момент окно на первом этаже пятиэтажки открывается, и оттуда высовывается округлое лицо в цветастом платке.

– Эй, вы кто?! Убирайтесь отсюда! Пошли вон! Ходят всякие, потом клумбы пропадают!

– Теть Света, это я, Оксана Верещагина, из двадцать седьмой, – привычно откликаюсь. – Никто не тронет ваших клумб.

Женщина подслеповато щурится, затем нацепляет на нос очки, которые до того висели на груди.

– Оксанка! Ба! Как вымахала-то! Кобыляка! А что за кобель с тобой? Столичного привезла, что ль? Мало тебе здешних?

Наверное, нужно обидеться, но я могу только ржать (как лошадь, ага). Тетя Света всегда была очаровательна в своей искренности. Помню, как она гоняла по подъезду муженька, а он улепетывал в одних трусах и называл её ведьмой. Потом почему-то возвращался с неизменным букетом хризантем.