Рэн подавил желание нахмуриться. Ему не нравилась тенденция Гэдимана персонализировать образцы. Это выглядело непрофессионально. Но Джонатан был таким отличным работником, настолько творческим и поглощенным экспериментом, что Рэн старался не обращать внимания на подобные оплошности.

– Конечно, – сказал он, – давай посмотрим на образец.

Гэдиман нажал клавиши в нужном порядке, и оба ученых уставились на поток данных, промелькнувший на маленьком экране наверху инкубатора. Высокий металлический цилиндр выровнял собственную температуру, и с его поверхности повеяло холодным воздухом. Внешний металлический корпус медленно, механически повернулся, после чего начал подниматься, уходя вверх, пока не достал до потолка, где и замер. Металлический футляр автоматически раскрылся, и взглядам открылась небольшая криогенная капсула около метра в длину и полметра в диаметре.

Рэн посмотрел на данные. На экране, постоянно обновляясь, появлялись данные о длительности и прогрессе инкубации, о компонентах химического медиатора роста, об электрической стимуляции клеток и тому подобное.

– Вот она! – тихо промурлыкал голос Гэдимана.

Его тон заставил Рэна посмотреть на ассистента. Глаза Гэдимана были широко раскрыты, а лицо выражало надежду молодого отца, впервые увидевшего своего новорожденного младенца. Это Рэну понравилось. Во многих отношениях это и было отпрыском Гэдимана. Гэдимана, Рэна, Кинлоха, Клаусса, Уильямсон – каждый человек в этой лаборатории являлся родителем образца, и Рэн поощрял в своих людях подобающие чувства. Подобного рода собственническая гордость стимулировала их прикладывать больше усилий, творческое мышление и приверженность делу, каких не могло вызвать никакое жалование. Рэн улыбнулся.

– Посмотрите на ее лицо! – сказал Гэдиман с тем же гордым восхищением.

Рэн посмотрел на образец, плавающий в мутном геле, который питал клетки, побуждая их развитие. Поначалу, образец казался просто непонятной массой. Свернувшись в классической позе эмбриона – «И одно это свидетельствует о чуде научных достижений!», – он всплыл поближе к стеклу, позволяя Рэну увидеть то, на что указал Гэдиман.

Это было лицо ребенка, прелестной человеческой девочки, и Рэн ощутил, что его охватило то же волнение, что и помощника. Черты стали уже достаточно отчетливы и узнаваемы – не просто человеческое лицо, но с индивидуальностью! Крошечные локоны тонких детских волос плавали вокруг идеально сформировавшейся головы, придавая образцу неземной облик, словно у ребенка русалки. Рэн хлопнул глазами, отгоняя от себя фантазии. Его опытный взгляд охватил разнообразные трубки, кабели и сенсоры датчиков, прикрепленные к крошечному образцу. Все было строго на своем месте и выполняло свою работу – питало образец, обеспечивало необходимыми элементами, стимулировало рост и развитие с куда большей скоростью, чем изначально предполагалось природой.

Но на природу терпения у Рэна не было – слишком медленно, слишком много ошибок, и, разумеется, слишком много неожиданных сюрпризов. И сюрпризы природы его не интересовали ни в малейшей степени. Его работа заключалась в том, чтобы ускорять природу и изменять ее, подстраивая для своих нужд. И наконец-то начинало казаться, что ему это удалось. Он улыбнулся, и его пальцы коснулись стенок инкубатора почти с нежностью.

– Она прекрасна, разве нет? – тихо проговорил Гэдиман.

Рэн открыл рот, закрыл, и только кивнул в ответ.

– Этот вариант развивается куда лучше, чем мы могли надеяться.

Образец отплыл дальше, но Рэну показалось, что он заметил, как под веками вращаются формирующиеся глаза. Доктор даже задумался, способен ли образец уже различать свет и темноту. И чувствует ли он что-нибудь.