Эти четыре элемента универсальны и типичны для любых отношений между любыми людьми, независимо от их национальности, вероисповедания, принадлежности к той или иной культуре и так далее. Суть концепции заключается в том, что формирование глубокой взаимной близости является главным императивом для представителей рода человеческого. По мнению Боулби, жизнь в своем лучшем проявлении – это, по сути, череда «экскурсий» из безопасности близких отношений в пугающую непредсказуемость большого внешнего мира.
Однако теории Боулби недоставало эмпирически подтвержденных доказательств. И на помощь снова пришла Мэри Эйнсворт. Она разработала простой, но хитроумный эксперимент, который до сих пор считается одним из самых важных и переломных в истории всей психологии. Он так же важен для нашего понимания любви и отношений, как эксперимент Ньютона, показывающий, что мелкая галька и большие камни падают с одинаковой скоростью, для понимания закона всемирного тяготения. Скажу даже больше: если бы не Эйнсворт, идея Боулби до сих пор могла бы оставаться гипотезой.
Эксперимент был назван «Незнакомая ситуация», в интернете можно найти несколько протоколов его проведения. Мать с ребенком в возрасте от года до трех лет приглашается в незнакомое помещение. Через несколько минут появляется сотрудник, а мать уходит – малыш остается один на один с незнакомым ему взрослым. Через три минуты мать возвращается. Большинство детей сильно расстраиваются, видя, что мать покидает помещение: они начинают плакать, бросать игрушки, беспокойно раскачиваться из стороны в сторону. В момент воссоединения ребенка с матерью проявляется одна из трех моделей поведения, и эти модели определяют тип эмоциональной связи, которая сложилась между малышом и родителем.
У жизнерадостных детишек, которые быстро успокаиваются, легко идут на контакт со своими вернувшимися мамами и тут же возвращаются к исследованию окружающего пространства, матери обычно теплые и отзывчивые. У детей, которые продолжают нервничать, демонстрируют враждебность и требовательность или отчаянно цепляются за мать, когда та возвращается, обычно эмоционально непоследовательные матери, которые то ласкают ребенка, то отталкивают его от себя. И третья группа – малыши, которые не выказывают ни радости, ни огорчения или гнева и остаются равнодушно отстраненными от своих родительниц, – это дети холодных и отвергающих матерей. Боулби и Эйнсворт определили эти эмоциональные стратегии, или типы привязанности детей, как надежный, тревожно-амбивалентный и избегающий соответственно.
Боулби посчастливилось дожить до того дня, когда его теория привязанности стала краеугольным камнем воспитания детей в западном мире. (Более того, о привязанности в детско-родительских отношениях стали так много и так открыто говорить, что она стала ключевым концептом «естественного родительства» известного американского педиатра Уильяма Сирса. Основанное на принципах, отстаиваемых Боулби, оно, однако, далеко выходит за рамки его теорий. Естественное родительство часто предполагает совместный сон с детьми, грудное вскармливание в течение нескольких лет и практически постоянный физический контакт ребенка с матерью или отцом.)
Сегодня никто не ставит под сомнение тот факт, что маленькие дети нуждаются в постоянной физической и эмоциональной близости со значимыми для них взрослыми. Эта когда-то революционная идея стала для нас аксиомой. Но только там, где речь идет о детях. Многие до сих пор уверены, что такая зависимость заканчивается в подростковом возрасте. Боулби так не считал. Он подчеркивал, что потребность в близости с несколькими значимыми для нас людьми, потребность в привязанности сохраняется у нас в течение всей жизни и что именно она формирует наши романтические отношения, когда мы взрослеем. Он писал: «Все мы с момента рождения и до самой смерти чувствуем себя счастливым лишь тогда, когда жизнь наша организована как череда познавательных экскурсий – коротких или длинных – в большой мир из зоны безопасности, которую обеспечивают нам собой близкие люди».
Свои заявления Боулби обосновывал результатами наблюдений за вдовами Второй мировой, которые демонстрировали те же поведенческие паттерны, что и осиротевшие беспризорники. Он знал также, что обезьянки, над которыми ставил свои опыты Харлоу, став взрослыми, становились эмоционально нездоровыми: испытывали приступы ярости, саморазрушения или апатии, оказывались не способными взаимодействовать со своими сородичами и образовывать пары. Однако идеи выдающегося ученого отвергались снова и снова. Боулби ушел из жизни в 1991 году, так и не успев собрать доказательства того, что его теория привязанности актуальна также для взрослых людей и отношений между ними.
Через несколько лет знамя его борьбы подхватили социальные психологи из Денверского университета Фил Шейвер и Синди Хазан. Изначально объектом их научного интереса была способность людей справляться с горем и одиночеством. В работах Боулби они пытались найти объяснение, почему чувство одиночества так тягостно для человека. Идеи Боулби их так впечатлили, что они решили провести блиц-опрос о любви и отношениях, который был опубликован в газете Rocky Mountain News. Его результаты показали, что атрибуты привязанности и модели поведения, которые были отмечены в отношениях матерей с детьми, встречаются и у взрослых. Партнеры, уверенные в прочности своих отношений, умели просить о защите и поддержке и давать их, легко помогая друг другу найти эмоциональный баланс; те же, кто был не уверен в безопасности и надежности своей связи, демонстрировали тревожность, гнев и требовательность либо отстраненность и холодность. По следам этого ненаучного эксперимента Шейвер и Хазан запустили еще ряд исследований, на этот раз более формализованных. Их работа вдохновила других ученых также начать проверять гипотезы Боулби.
За двадцать лет, прошедших после смерти Боулби, были опубликованы сотни исследований, которые подтверждают его идеи. Они доказывают, например, что наша потребность в привязанности не заканчивается вместе с детством и что романтическая любовь взрослых людей – это та же привязанность. В любом возрасте человек стремится установить и поддерживать физический и эмоциональный контакт как минимум с одним значимым для него объектом. И этот объект привязанности нужен нам особенно остро, когда мы расстроены, напуганы или встревожены. Так мы устроены.
Тот факт, что многие психологи и психиатры сначала отвергли эту точку зрения на взрослую романтическую любовь, неудивителен. С одной стороны, она опровергает столь дорогую для нас идею нашей взрослости, в частности, что мы самодостаточны и независимы. (Ежедневно со страниц печатных СМИ, с экранов телевизоров и из динамиков радиоприемников нас призывают «полюбить себя», уверяют, что мы «этого достойны», и рассказывают, как самостоятельно справиться со стрессом.) Кроме того, концепция Боулби противоречит набирающему все большую популярность современному видению любовных отношений как приятельства с бонусом в виде секса. Но сердце почти каждого из нас, даже когда мы живем в одиночку, населяют близкие и родные нам люди. Быть человеком – значит нуждаться в других, и нет в этой нужде порока или слабости. Дружба, даже если она включает в себя интимную близость, – это не любовь. Отношения с друзьями не столь прочны и крепки. Даже самые близкие друзья не смогут обеспечивать вам столько заботы, самоотверженности, доверия и безопасности, сколько легко отдают возлюбленные. Любимых невозможно заменить и заместить.
Психолог Марио Микулинсер из Междисциплинарного центра (IDC) в Герцлии (Израиль) недавно провел эксперимент, во время которого попросил студентов назвать людей, которых они любят, и людей, с которыми они просто знакомы. Затем попросил их сесть за компьютер и при появлении на экране набора из различных букв нажимать на одну клавишу, если из этих букв можно было сложить слово или имя, и на другую – если ничего сложить было нельзя. В процессе выполнения задания на экране буквально на доли секунды (время, недостаточное для сознательной обработки) возникали слова с угрожающим смыслом: «разлука», «смерть», «провал» и так далее. Микулинсер обнаружил, что, подсознательно почувствовав угрозу, студенты начинали узнавать в разрозненных буквах имена своих любимых гораздо быстрее, чем имена знакомых и друзей.
В психологии широко применяется такой метод оценки открытости испытуемых, как время реакции выбора. Чем быстрее реакция, тем честнее ответы. Исследование Микулинсера показывает: когда нам кажется, что нам грозит какая-то беда, мы автоматически и очень быстро вспоминаем имена любимых и близких – ведь именно они наша безопасная крепость. Этот эксперимент напоминает мне ситуации из реальной жизни. Когда врач назначает моему мужу обследования или анализы, первое, что он делает, – узнает, буду ли я свободна в этот день и смогу ли пойти с ним. Когда мой самолет попадает в грозу, я непроизвольно вспоминаю спокойную улыбку, с которой супруг провожал меня до выхода на посадку. В следующей главе я расскажу о лабораторном МРТ-исследовании, в котором женщины, которых предупреждали, что им придется перенести слабый удар током, гораздо меньше боялись, просто держа за руку своего мужа.
Боулби и Эйнсворт пришли к выводу, что дети формируют со своими близкими три вида привязанности. То же самое верно и для взрослых. Базовый тип привязанности человека формируется в детстве. Надежный тип привязанности – оптимальный вариант – формируется естественным образом, когда мы растем в уверенности, что главные для нас люди постоянно будут рядом и всегда откликнутся на наш зов. Мы учимся обращаться за утешением и поддержкой, когда они нам нужны, будучи уверены, что почти наверняка их получим. Такая близость – несущая конструкция всей нашей жизни, опираясь на которую мы остаемся спокойными и эмоционально уравновешенными в любой ситуации. Нас не пугает близость и потребность в других, не снедают беспокойство и тревога, что нас предадут и бросят. Мы как бы всем своим поведением заявляем: «Я знаю, что нуждаюсь в тебе, а ты – во мне. И это нормально. Даже прекрасно. Так что давай станем друг для друга самыми близкими людьми».
Однако некоторые из нас были привязаны в детстве к людям, отношение которых к нам было непредсказуемым, непоследовательным, пренебрежительным и даже жестоким. В результате у нас сформировался один из двух так называемых ненадежных типов привязанности – тревожно-амбивалентный или избегающий, который автоматически включается, когда мы (или партнер) начинаем нуждаться в близости. При тревожно-амбивалентном типе нас в любой нестандартной ситуации начинают захлестывать эмоции; мы склонны беспокоиться, что нас бросят, и поэтому привычно ищем подтверждений и требуем доказательств любви. Мы словно спрашиваем: «Ты со мной? Ты рядом? Это точно? Докажи. Я не чувствую уверенности. Докажи еще чем-нибудь».
При избегающем типе мы, наоборот, склонны гасить и прятать свои эмоции, чтобы защититься и не стать уязвимыми или зависимыми от других. Мы отрицаем собственную потребность в привязанности и пытаемся избегать настоящей близости. Другие люди для нас – источник опасности, а не покоя и комфорта. Здесь мы транслируем: «Мне от тебя ничего не нужно. Делай что хочешь, меня и так все устраивает».
Несмотря на то что у нас есть типичный для нас паттерн привязанности, мы можем – и регулярно так делаем – выбирать и альтернативные стратегии поведения в зависимости от ситуации или человека, с которым имеем дело. В общении с мужем – а женаты мы уже двадцать пять лет – я б
Чтобы проиллюстрировать типы привязанности в отношениях, расскажу о трех своих английских родственниках. Надежный тип – это мой отец Артур. Когда я – единственный его ребенок – заявила, что собираюсь в Канаду, он выслушал меня, сказал, что будет очень сильно скучать, и спросил, чем мне помочь. Он дал мне поддержку и благословение, которые были мне так необходимы, и заверил, что я всегда смогу вернуться домой – к нему, – если что-то пойдет не так. Он регулярно писал мне теплые, полные любви письма. Точно так же он всегда был готов поддержать и воодушевить других людей. Морской инженер, прошедший Вторую мировую на эскадренном миноносце, он в буквальном смысле подставлял плечо другим ветеранам, когда они оплакивали в подсобке нашего семейного паба погибших друзей и свои искореженные жизни. Однако отец умел не только дать поддержку, но и попросить о ней. К примеру, ложась в больницу, чтобы сделать операцию на позвоночнике, он попросил лучшего друга приехать и побыть с ним рядом.
Моя долговязая тетушка Хлоя, точь-в-точь похожая на возлюбленную Попая Олив Ойл[2], тип привязанности имела тревожно-амбивалентный. Она была уверена, что дядюшка Сирил – пухлый коротышка с прической, как у Элвиса Пресли, – неудержимо притягателен в глазах других женщин, а пивное брюшко только прибавляло ему сексуальности. Он часто уезжал по делам, и, говоря об этом, тетушка Хлоя всегда начинала рыдать и вслух задаваться вопросом, случалось ли у него в командировках то, что она называла похотливыми связями. Его привычка по возвращении молча сносить ее подозрения и упреки, увы, не прибавляла ей уверенности в их отношениях. На семейных сборищах она не выпускала его руку, будто боялась, что он тут же исчезнет. Уже тогда я думала, что она не цеплялась бы за него так отчаянно, если бы он был чуть более открытым и разговорчивым. Он действительно всегда был себе на уме, и я тоже не могу сказать, что рядом с ним чувствовала себя в безопасности.
Избегающий тип – это, безусловно, высокий и вечно угрюмый дядя Гарольд. Однажды я гостила в его доме. Увидев, что я в отчаянии заливаюсь слезами, потому что мой плюшевый мишка испачкался после пирогов из грязи, которыми я его накормила, а потом порвался, когда я пыталась оттереть его ершиком для унитаза, дядя сказал: «А ну прекрати ныть!» – и отправил меня в комнату. Он был совершенно неприступен, особенно для маленьких девочек, проводил все свободное время в саду и часто спал на раздвижной кровати в своем сарае. В моем присутствии он ни разу не прикоснулся к Вине – своей веселой и дружелюбной жене, в браке с которой прожил тридцать лет. Зато, когда она заболела, он ухаживал за ней как профессиональная сиделка, а через три месяца после ее смерти свел счеты с жизнью и сам. «Он не умел открыться, но и жить без нее не сумел», – сказала мне тогда бабушка.
Тип привязанности напрямую связан с тем, как мы видим себя и других. Эти ментальные модели определяют, как мы регулируем свои эмоции, чего ждем от отношений и как трактуем любые действия партнера; они же закладывают поведенческие шаблоны. Люди с надежным типом привязанности, как правило, считают себя достойными и заслуживающими любви, а окружающих – надежными и достойными доверия. Они верят в свои отношения и готовы учиться выстраивать любовь. Люди с тревожным паттерном склонны идеализировать других и сильно сомневаться в собственной ценности и своей приемлемости в качестве партнеров. Как следствие, они с одержимостью ищут и требуют одобрения и заверений, что их любят и не собираются бросать. Люди с избегающим типом привязанности верят в то, что они достойны любви, – по крайней мере, способны себя в этом убедить, а любые сомнения – подавить. Но вот окружающие, по их мнению, совершенно ненадежны и абсолютно не заслуживают доверия. Даже рассказывая о прошлом или мечтая о будущем, люди тревожно-амбивалентные опишут себя нелюбимыми и без пяти минут брошенными, а избегающие – отстраненными и ничего не чувствующими.