Но мне не хотелось об этом думать.

– Мадемуазель Лесли.

Я вздрогнула и обернулась, сжав в руке ветку боярышника, и один из его шипов больно уколол мне палец.

Освещенный луной, передо мною стоял французский секретарь королевы Никола де Клерак. Он был весь одет в черное и белое, стройный, высокий, длинноногий, грациозный, как цапля; единственными цветными пятнами в его облике были сапфир в ухе и густые рыжие волосы.

– Королева желает знать, отчего вы так замешкались.

– А вы не догадываетесь?

– Догадываюсь.

Он подошел ближе и протянул руку, словно для того, чтобы помочь мне подняться с колен. На ней сверкали кольца – еще цветовые пятна: синие, зеленые, темно-фиолетовые. Как бы Александр посмеялся над этими кольцами, над изысканной утонченностью этого царедворца, над его глазами, обведенными по французской моде сурьмой и серебряной краской.

– Я вас понимаю – тяжело смотреть, как она умирает. Но у нас осталось мало времени. Соберите ваши цветы и возвращайтесь со мною к королеве.

Я так и не оперлась на его руку. Спустя несколько мгновений он опустил ее.

– Мне надо выбрать те из них, что говорят со мною. – Я подержала уколотый палец над веткой боярышника, и с него скатилась капля крови; в лунном свете она казалась черной. Боярышник означал смерть, но на умирающей королеве не было кровавых ран; может статься, кому-то еще суждено умереть?

– Как вы думаете, почему она попросила предсказать будущее? Она никогда прежде не просила меня почитать ей по цветам, за все три года ни разу.

– Не знаю, – ответил он. – Но у нее наверняка есть веская причина. Даже умирая, она остается куда хитроумнее всех лордов Конгрегации вместе взятых

Кто сам хитер, тот чует и других хитрецов, подумала я. Месье де Клерак мне не нравился – а вернее сказать, я ему не доверяла. Если бы мне пришлось выбирать цветок ему под стать, я выбрала бы паслен сладко-горький с его похожими на колокольчики лиловыми цветами, красивыми, сладкими ягодами – и таящимся в нем смертельным ядом.

Я приподняла верхнюю юбку и положила в подол пахнущую медом жимолость и темно-розовые с золотом дикие розы шиповника. Боярышник я брать не хотела, но он звал меня так настойчиво, что мне почудилось, будто его шипы колют все мое тело. Нехотя я отломила одну ветку, потом вторую, потом еще и еще, пока мой подол весь не наполнился белыми, словно морская пена, цветами.

Ощущение покалывания прошло.

– Уже иду, – сказала я.

Он больше не предлагал мне руку. Мы вместе вернулись в опочивальню королевы. Теперь в ней было не так многолюдно, как прежде: и протестанты, и католики покинули ее; они были оскорблены просьбой королевы и не желали присутствовать при предсказании. Остались только фрейлины и месье де Клерак.

– Прошу вас удалиться, – прошептала Мария де Гиз. – А ты, Ринетт, останься.

Я почувствовала себя как олененок, попавший в силок, я боялась дышать. Месье де Клерак и дамы вышли из опочивальни; те, что расслышали просьбу королевы, шепотом передавали ее тем, кто медлил. Слышалось покашливание, новые неодобрительные перешептывания, шуршание шелковых и бархатных юбок, скрип дверных петель. Наконец, они скрипнули в последний раз, и дверь затворилась. Держа в подоле груду цветов, я преклонила колена перед креслом, в котором полулежала королева.