Вообще колебания, так сказать, средней линии наших воззрений по вопросу «человек и невесомость» – или шире: «человек в космосе» – показались мне впоследствии, когда я попытался их осмыслить, очень интересными не только в узкопрофессиональном, но и, если хотите, в общечеловеческом плане. Если попробовать изобразить эти колебания графически, получится ломаная линия с гималайской высоты пиками и океанской глубины провалами.
Сначала – до полета Гагарина – тревоги, сомнения, опасливые прогнозы, вплоть до устрашающих предсказаний профессора Требста (помните: «космический ужас», «утрата способности к разумным действиям», «самоуничтожение»?..). Конечно, во власти этих тревог пребывали не все. Больше того: те, от кого дальнейший разворот дел зависел в наибольшей степени, эти люди – во главе с Королевым и его ближайшими сотрудниками – проявляли полную уверенность в успехе предстоящего полета. Но и они не могли (да и не считали правильным) полностью игнорировать новизну затеянного дела. Новое – это новое!
Следующий этап – после полета Гагарина – характеризовался, если можно так выразиться, хоровым вздохом облегчения: все в порядке, беспокоиться не о чем, человек в космосе чувствует себя отлично. В общем, ура, ура и еще раз ура!.. Но и на этом этапе существовало дальновидное меньшинство – на сей раз его представляли в основном медики и физиологи, – призывавшее к определенной осторожности в окончательных выводах и к некоторой дозировке восторгов. (Не случайна была реплика В. В. Ларина на первом обсуждении итогов полета Гагарина: «Это за полтора часа…»)
И вот следующий излом нашей воображаемой линии: во время суточного полета выясняется, что организм человеческий все-таки небезразличен к прекращению действия гравитации, действия, на которое он прочно запрограммирован генетически. Для людей, склонных к быстрым переходам от отчаяния к восторгу и наоборот, налицо прекрасная возможность эту склонность проявить.
Не буду подробно рассказывать о каждом следующем изломе зубцов нашего воображаемого графика: и про то, как полеты Николаева и Поповича показали эффективность придуманной «антиневесомостной» методики, и про то, как уточнялись наши знания о ходе процесса адаптации человека в невесомости, и про то, как длительные, многомесячной продолжительности полеты, предпринятые в последующие годы, поставили новую (или, если хотите, показали оборотную сторону старой) проблему – реадаптации человека после долгого пребывания в невесомости. И про то, как была решена целым комплексом средств и эта проблема (сейчас космонавты даже после самого длительного, многомесячного полета, приземлившись, уверенно выходят из корабля и через каких-нибудь несколько дней включаются в нормальный ритм «земной» жизни). Хотя, конечно, никто сегодня не возьмет на себя смелость поручиться, что следующие полеты не вызовут к жизни каких-то новых, до поры до времени неведомых нам вопросов…
Но сейчас я говорю о другом: о том, как причудливо движется вперед и обрастает фактами любое сколько-нибудь сложное исследование – техническое, физиологическое, социальное, словом, любое – и как еще более причудливо «отслеживается» этот процесс в нашем сознании. Как склонны мы бываем абсолютизировать очередную, в общем-то частную, порцию добытой информации. Как сильно зависим в сооружаемых нами прогнозах от того, что называется состоянием вопроса на сегодня. И как непросто выработать в себе это драгоценное для каждого исследователя свойство – умение смотреть вперед… История проблемы «человек и невесомость» дает тому убедительное подтверждение.
…Но все это пришло позднее.
А пока подготовка к пуску «Востока-2» шла на космодроме своим отработанным порядком. Ракету вывезли из МИКа и установили на стартовой площадке. Провели встречу космонавта с наземной командой.
Наступил последний вечер перед стартом. Титов и Николаев, приехав из «Центральной усадьбы», остаются ночевать в домике космонавтов.
Оба космонавта – и основной, и дублер – спокойны. Ведут себя, по крайней мере внешне, как всегда. Хотя, надо сказать, существовали как раз в это время обстоятельства, не очень-то благоприятствовавшие этому: незадолго до пуска «Востока-2» тут же неподалеку, как назло, взорвалась ракета. Другая ракета, совсем иной конструкции, чем та, на которой должен был выйти в космос корабль Титова, да и вообще не предназначенная для использования в качестве носителя. К тому же ракета экспериментальная, еще совсем «сырая», которой, можно сказать, сам бог велел, пока ее не «доведут», время от времени взрываться. Но так или иначе – взорвалась!.. Перед самым пуском «Востока-2»!.. Так что не оставалось времени даже на то, чтобы проанализировать происшествие, установить его конкретные технические причины и разложить их перед космонавтом по полочкам: вот, мол, так и так, на твоем носителе ничего подобного случиться не может. По опыту авиации знаю, что такой анализ – как вообще всякое знание, понимание, информация – действует на летный состав успокаивающе. А тут, нате вам, едва приступили к разбору дела, а космонавту пора лететь. Да, не вовремя, очень не вовремя дернул черт эту ракету взорваться!.. И тем более молодцами показали себя и Титов, и Николаев: не проявляли и тени любопытства (в их положении, скажем прямо, более чем естественного) по отношению к так некстати рванувшей ракете. Будто ничего и не было.
Выйдя на стартовой площадке из автобуса и доложив по всей форме председателю Госкомиссии, Титов не стал, как это сделал в апреле Гагарин, ждать, пока каждый из небольшой группки провожающих простится с ним. Он сам быстро обежал всех и двинулся – чуть сутуловатый, но тем не менее очень спортивный по всей своей осанке – к ракете.
Я ожидал, что второй космический полет человека буду воспринимать спокойно. Или, во всяком случае, почти спокойно. Как, скажем, очередной полет своего коллеги-испытателя на новом самолете… Но чем меньше времени оставалось до старта, тем больше, к собственному удивлению, я убеждался в том, что волнуюсь. Меньше, конечно, чем перед пуском Гагарина, но волнуюсь. Все-таки второй полет – это хотя и не первый, но и не сотый!.. Да и, независимо от количества ранее проведенных ракетных пусков, есть в этой процедуре что-то, отличающее ее от старта любого другого самодвижущегося аппарата с человеком на борту, будь то взлет самолета, или отчаливание парохода, или трогание с места автомобиля. Что именно? Не знаю. Этого я для себя так и не сформулировал… Не исключено, что как-то влияет, особенно на профессионального летчика, тот пока непривычный для него факт, что ракета на старте управляется автоматически. Возможно, что нагнетает определенные переживания и само количественное соотношение «отъезжающих» и «провожающих»: один, два, от силы три космонавта – и сотни людей, непосредственно обеспечивающих их вылет (хотя, надо сказать, и в авиации это соотношение обнаруживает тенденцию к неудержимому росту)… Наконец, сам вид ракетного старта: размеры ракеты, шум, грохот, солнечно яркое пламя – все это впечатляет!
В общем, сколько ни копайся, но факт остается фактом: на пуске «Востока-2» у всех нас пульс, частота дыхания, кровяное давление и прочие, говоря языком медиков, психофизиологические параметры, наверное, не очень сильно отличались от соответствующих параметров самого космонавта. Да и в дальнейшем – на последующих пусках – нельзя сказать, чтобы положение вещей существенно изменилось.
…После того как ракета-носитель с кораблем Титова растворилась в горячем пепельно-синем небе, участники пуска двинулись в помещение руководства полетом. Ограничиться «телефонной» комнатой, как в день полета Гагарина, на этот раз было невозможно: работа предстояла суточная, это требовало разбивки людей, причастных к руководству полетом, на смены. Кроме того, разные специальные службы – баллистическая, радиационная и многие другие, которые за полтора часа гагаринского полета просто не успевали развернуться, – сейчас имели полную возможность принять необходимую информацию, переработать ее и выдать свои рекомендации. А раз такая возможность появилась, грех было бы ее не использовать.
Для служб руководства полетом в пристройке монтажно-испытательного корпуса был выделен кабинет руководителя космодрома и несколько примыкающих к нему комнат.
Едва войдя в комнату руководства полетом, Королев потребовал:
– Дайте параметры орбиты.
И, услышав в ответ, что параметры эти еще не определены – не поступили все нужные данные с пунктов наблюдения, – распорядился:
– Как только будут, по-быстрому считайте и давайте сюда орбиту!
Его интерес к параметрам орбиты было нетрудно понять. На каждом витке в перигее космический корабль задевает верхние слои атмосферы. Задевает совсем слегка, да и плотность воздуха в этих слоях ничтожная, но все же какое-то еле заметное торможение при этом происходит.