которую я диагностировал у молодых пациентов, назвав ее «неврозом

безработицы». И я смог показать, что этот невроз на деле происходит из

двойного ложного отождествления: «быть безработным» приравнивалось к «быть

бесполезным», а последнее - к отсутствию смысла жизни. В результате всякий

раз, когда мне удавалось убедить пациента поработать добровольцем в

молодежных организациях, в публичных библиотеках, на занятиях для

малограмотных взрослых и т.д. - другими словами, как только он заполнял свое время какой- нибудь неоплачиваемой, но осмысленной деятельностью, - его депрессия исчезала, хотя благосостояние не улучшалось, и он попрежнему голодал. Истина в том, что человек не живет только ради благосостояния.

Наряду с неврозом безработицы, который вызывается социоэкономической ситуацией отдельного человека, существуют другие виды депрессий, которые можно проследить до тех психодинамических или биохимических условий, которые их вызывают. Соответственно предписывается конкретная психотерапия и фармакотерапия. Однако что касается чувства бессмысленности жизни, нельзя упускать из виду, что по существу это чувство не патология, не симптом невроза, а скорее, я бы сказал, доказательство человечности пациента. Но хотя это чувство не вызвано чем-то патологическим, оно само может вызвать патологическую реакцию; другими словами, оно потенциально патогенно. Посмотрим только на массовый невротический синдром, столь распространенный в молодом поколении; есть множество эмпирических данных, что три грани этого синдрома - депрессия, агрессия, наркомания - обусловлены тем, что в логотерапии называется «экзистенциальным вакуумом» - чувством пустоты и бессмысленности жизни.

Конечно же, не каждый случай депрессии вызван чувством бессмысленности, и самоубийства - к которым иногда приводят депрессии - не всегда являются следствием экзистенциального вакуума. Но даже если не каждый случай самоубийства был совершен из-за чувства бессмысленности, очень может быть, что импульс человека лишить себя жизни был бы преодолен, если бы он осознал какой-то смысл и цель, ради которых стоит жить.

Если, таким образом, сильная ориентация на смысл играет решающую роль в предупреждении самоубийства, что можно сказать о прямом вмешательстве в случаи, где есть риск самоубийства? Молодым врачом я провел четыре года в самой большой государственной больнице Австрии, работая в отделении, где содержались пациенты в состоянии тяжелой депрессии; большинство из них поступило после попытки самоубийства. Я однажды подсчитал, что должен был за эти четыре года обследовать 12 тысяч пациентов. У меня накопился целый склад опыта, из которого я черпаю до сих пор, когда сталкиваюсь с человеком, склонным к самоубийству. Я рассказываю ему, что эти пациенты многократно мне говорили, как они счастливы, что их попытка самоубийства не удалась; через недели, месяцы, годы оказывалось, что у их проблем было решение, и был ответ на вопрос о смысле их жизни. «Если все так хорошо оборачивается даже один раз на тысячу случаев - я продолжал объяснять - как можно гарантировать, что в вашем случае это однажды не произойдет, раньше или позже? Но прежде всего вы должны жить, чтобы увидеть тот день, когда это может произойти; вы должны жить, чтобы увидеть рассвет этого дня, и ответственность за ваше выживание не должна покидать вас.»

В связи со второй гранью массового невротического синдрома - агрессией - я расскажу об эксперименте, проведенном Кэролайн Вуд Шериф. Она сначала специально разожгла вражду между двумя группами бойскаутов; эта агрессия утихла только тогда, когда подростки занялись общей целью - совместными попытками вытащить завязшую в грязи повозку с продуктами для лагеря. Они не только приняли этот вызов, но и объединились ради выполнения общего дела.

Что же касается третьей грани, наркомании, я вспоминаю о данных, полученных Аннемари фон Форстмайер: по данным тестов и статистики, 90% алкоголиков, которых она обследовала, страдали глубоким чувством бессмысленности жизни. Из наркоманов, исследованных Стэнли Криппнер, все 100% считали, что «все бессмысленно».

А сейчас обратимся к вопросу о самом смысле. Сначала я хочу четко сказать, что логотерапевта в первую очередь интересует потенциальный смысл, который в дремлющем состоянии скрыт в каждой из отдельных ситуаций, с которыми человек встречается в своей жизни. Поэтому я не буду здесь задерживаться на чьей-то жизни в целом, хотя я не отрицаю, что такой широкий смысл существует. Для сравнения рассмотрим кинофильм: он состоит из тысяч и тысяч отдельных изображений, и каждое из них несет какой-то смысл, и все же смысл всего фильма нельзя увидеть до того, как будет показана его последняя часть. Однако мы не сможем понять весь фильм, если не поймем каждую его компоненту, каждое из отдельных изображений. Разве нельзя сказать то же самое о человеческой жизни? Разве ее окончательный смысл не раскрывается только в конце, на пороге смерти? И разве этот окончательный смысл не зависит от того, был или не был реализован потенциальный смысл каждой отдельной ситуации в наиболее полном соответствии со способностями и верованиями человека?

Не забудем, что смысл и его восприятие, с точки зрения логотерапии, является совершенно земным, а не витает в облаках и не скрывается в башне из слоновой кости. Я бы расположил познание смысла - персонального смысла в конкретной ситуации - на полдороге между переживанием «ага!» по концепции Карла Бюхлера и гештальт-восприятием, скажем, по теории Макса Вертхаймера. Восприятие смысла отличается от классической гештальт-концепции в том, что последняя подразумевает внезапное распознавание «силуэта» на «фоне», в то время как восприятие смысла, как я его вижу, сводится к осознанию имеющихся возможностей на фоне реальности, или, говоря простыми словами, осознанию, что можно сделать в данной ситуации.

А как же человек может приблизиться к обнаружению смысла? Шарлотта Бюхнер сказала: «Все, что мы можем - это изучать жизнь тех людей, которые, по-видимому, нашли свои ответы на вопрос, в чем окончательный смысл человеческой жизни - по сравнению с теми, кто ответа не нашел.» В дополнение к этому биографическому подходу мы можем прибегнуть и к биологическому. В понятиях логотерапии совесть - это подсказчик, который по мере необходимости указывает направление, по которому нам следует двигаться в данной жизненной ситуации. Чтобы выполнить эту задачу, совести приходится прикладывать измерительную линейку к переживаемым ситуациям, и оценивать их согласно своей системе критериев, своей иерархии ценностей. Однако эти ценности не могут быть нами восприняты на сознательном уровне - они являются просто тем, что мы есть. Они кристаллизовались в течение всей эволюции нашего вида; они заложены в нашем биологическом прошлом и укоренены в нашей биологической глубине. Конрад Лоренц имел в виду нечто подобное, когда развивал понятие биологического a priori, и когда мы с ним недавно обсуждали мой взгляд на биологическую основу процесса оценки, он с энтузиазмом выразил свое согласие. Во всяком случае, если существует до-рефлекторное аксиологическое понимание себя (аксиология - изучение природы этических ценностей), то оно в конечном счете заложено в нашем биологическом наследстве.

Как учит логотерапия, есть три основных дороги, по которым можно придти к смыслу жизни. Первая - творчество, полезная работа или совершение поступка. Вторая - переживание чего-нибудь или встреча с кем-то; другими словами,. смысл можно найти не только в творчестве, но и в любви. Эдит Вайскопф-Джоэлсон замечает в связи с этим: логотерапевтическая «идея, что переживание может быть таким же ценным, как достижение, полезна тем, что компенсирует общепринятое одностороннее преувеличение значимости внешнего успеха за счет ценности внутреннего мира переживаний».

Однако еще важнее третья дорога к смыслу жизни: даже беспомощная жертва безнадежной ситуации, столкнувшись с жестокой судьбой, которую нельзя изменить, может подняться над собой, вырасти за свои пределы и этим изменить себя. Она может обратить личную трагедию в триумф. Как упомянуто ранее в этой книге, Эдит Вайскопф-Джоэлсон выразила надежду, что логотерапия «может помочь в противостоянии некоторым нездоровым тенденциям в сегодняшней культуре Соединенных Штатов, где неизлечимому страдальцу предоставляется очень мало возможностей гордиться своим страданием и считать, что оно облагораживает его, а не унижает, так что он не только несчастен, но еще и стыдится своего несчастья».

Четверть столетия я руководил неврологическим отделением больницы, и был свидетелем способности моих пациентов обращать свое тяжелое положение в человеческое достижение, в подвиг. Кроме практического опыта, существуют эмпирические данные о том, что можно найти смысл в страдании. Исследователи Йельского университета «были поражены тем, что немало бывших военнопленных периода вьетнамской войны ясно заявляли: хотя их заключение в лагере было чрезвычайно трудно вынести - мучения, болезни, скверное питание, одиночное заключение - несмотря на все это, они извлекли пользу из своего опыта пленения, который оказался для них еще и развивающим опытом».

Но самые сильные аргументы в пользу «трагического оптимизма» - те, которые на латыни называются argumenta ad hominem. Яркий пример - история Джерри Лонга, живое свидетельство «дерзкой силы человеческого духа», как это назыается в логотерапии. Цитирую по Texarkana Gazette: «У Джерри Лонга все тело ниже шеи было парализовано три года назад в результате несчастного случая при нырянии. Тогда ему было 17 лет. Сейчас Лонг может пользоваться клавиатурой при помощи палочки, которую держит во рту. Он «посещает» два курса в Community College с помощью специального телефона. Интерком позволяет Лонгу и слушать, и участвовать в обсуждениях. Он также заполняет свое время чтением, смотрит телевизор и пишет.» Вот что он написал мне в письме: «Я вижу свою жизнь полной смысла и цели. Установка, которую я принял в тот злосчастный день, стала моим жизненным кредо: я сломал шею, но не сломился. Сейчас я занимаюсь на первом курсе психологического колледжа. Я верю, что мое увечье только укрепит мою способность помочь другим. Я знаю, что без страдания развитие, которого я достиг, было бы невозможным.»

Значит ли это, что страдание незаменимо для открытия смысла? Ни в коем случае. Я только утверждаю, что смысл доступен, несмотря на - и мало того, через - страдание, но лишь если страдание действительно неизбежно, как замечено во второй части этой книги. Если его возможно устранить, то смысл будет как раз в устранении его причины, потому что ненужное страдание - это мазохизм, а не героизм. Если, с другой стороны, нельзя изменить ситуацию, причиняющую страдание, то можно выбрать свое отношение к нему. Лонг не выбирал перелом шейных позвонков, но он решил не дать себе сломаться под выпавшим ему ударом судьбы.