ПОВОД ДЛЯ ТРАГИЧЕСКОГО ОПТИМИЗМА

Посвящается памяти Эдит Вайскопф-Джоэлсон, чьи пионерские исследования в логотерапии в США начались еще в 1955 г., и чей вклад в эту область неоценим.

Давайте сначала спросим себя, что следует понимать под «трагическим оптимизмом». Кратко говоря, это означает, что человек является, и остается, оптимистом, несмотря на «трагическую триаду», как это называется в логотерапии; триаду, состоящую из тех сторон существования человека, которые могут быть обозначены как (1) боль, (2) вина и (3) смерть. Эта глава посвящена вопросу: как можно сказать жизни «Да», несмотря на все это? Если поставить вопрос иначе, как может жизнь сохранить свой потенциальный смысл, несмотря на свои трагические стороны? В конце концов, «говорить «Да» жизни, несмотря на что бы то ни было», как звучит название одной из моих немецких книг, как раз предполагает, что жизнь потенциально имеет смысл при любых условиях, даже самых несчастных. И это в свою очередь предполагает, что способность человека к творчеству превращает отрицательные стороны жизни в нечто позитивное и конструктивное. Другими словами, суть в том, чтобы использовать наилучшим образом любую данную ситуацию. «Наилучшее» на латыни называется optimum - вот почему я говорю о трагическом оптимизме, т.е. оптимизме перед лицом трагедии и с учетом потенциала человека, который в своем максимуме позволяет (1) обратить страдание в достижение и подвиг; (2) использовать вину как случай изменить себя к лучшему; и (3) найти в преходящести (конечности) жизни стимул к ответственным поступкам.

Однако надо помнить, что оптимизмом нельзя управлять, или принудить к нему. Нельзя заставить себя быть оптимистом огульно, без разбора, вопреки всем скверным обстоятельствам, вопреки полной безнадежности. И что верно для надежды, верно и для остальных двух компонент триады, так как и вера и любовь не могут быть управляемы или получены в приказном порядке.

В глазах европейцев важной характеристикой американской культуры является императив: опять и опять приказывается и предписывается «быть счастливым». Но счастье не может быть объектом стремления, погони; оно должно быть результатом чего-то другого. Надо иметь основание «быть счастливым». Тогда счастье возникает само собой. Жизнь человека - не в погоне за счастьем, а поисках причины для него, в том числе, и путем реализации потенциального смысла, который скрыто присутствует в текущей жизненной ситуации.

Эта необходимость основания для счастья подобна необходимости повода для другого чисто человеческого явления - смеха. Если вы хотите, чтобы кто-то рассмеялся, вы должны рассказать ему нечто смешное. Иначе невозможно вызвать настоящий смех - скажем, убеждая или принуждая. Это все равно, что приказать человеку, сидящему перед объективом фотоаппарата,4 сказать «cheese»: на фотографии выйдет лицо, застывшее в искусственной улыбке.

В логотерапии такое поведение называется «чрезмерное стремление». Оно часто вызывает сексуальные неврозы, будь это фригидность или импотенция. Чем больше пациент, вместо того чтоб самозабвенно отдаваться, прямо стремится к оргазму, т.е. сексуальному удовольствию, тем больше его погоня за сексуальным наслаждением разрушает это наслаждение. На самом деле то, что называется «принципом удовольствия» - это скорее порча удовольствия.

Если же человек успешно находит смысл своей жизни, это не только

приносит ему счастье, но и способность справляться со страданием. Но что

происходит, если кому-то не удается найти этот смысл? Последствия могут быть

роковыми. Вспомним, например, что иногда происходит в экстремальных

ситуациях, скажем, в лагерях военнопленных и концлагерях. Как мне

рассказывали американские солдаты, такое поведение выражалось в полном отказе от надежды. В концлагере подобное происходило так: однажды утром человек отказывался вставать и идти на работу и оставался лежать в бараке, на соломе, мокрой от нечистот. Ничего - ни предупреждения, ни угрозы, ни побои - не могло вывести его из этого состояния. А потом обычно происходило вот что: он извлекал глубоко запрятанную в кармане сигарету и закуривал. В этот момент мы понимали, что в ближайшие 48 часов этот человек умрет. Ориентация на смысл пропала, и на смену пришло стремление к немедленному удовольствию. (Заключенные обычно выменивали «премиальные» сигареты на жизненно необходимую еду.)

Разве это не напоминает то, что встречается нам теперь изо дня в день? Я говорю о тех молодых людях, которые, во всемирном масштабе, называют себя «поколением без будущего». Разумеется, они хватаются не за сигарету, а за наркотики.

На самом деле наркотики - лишь одно следствие более общего массового явления, а именно - ощущения бессмысленности из-за крушения наших экзистенциальных потребностей, что в свою очередь стало универсальным явлением в нашем индустриальном обществе. Сегодня не только логотерапевты заявляют, что чувство бессмысленности играет все сильнее растущую роль в этиологии неврозов. Как утверждает Ирвин Д. Ялом из Стэнфорда: «Из сорока пациентов, подряд обратившихся за лечением в нашу психиатрическую амбулаторию ... двенадцать имеют серьезные проблемы, касающиеся смысла жизни ( судя по их собственной оценке, оценке врачей или независимых экспертов). За тысячи миль к востоку от Пало-Альто ситуация отличается лишь на 1%: по самой последней статистика, в Вене 29% населения жалуются, что из их жизни исчез смысл.

Что же касается причины этого явления. то можно сказать, хотя и в

сильно упрощенном виде, что у людей хватает средств на жизнь, но нет ничего,

для чего стоило бы жить. Конечно, и средства есть не у всех. В частности, я

думаю о массе людей, которые сейчас являются безработными. Пятьдесят лет

тому назад я опубликовал исследование, посвященное особому виду депрессии,