Лео откашливается. Жалобный такой звук.
— Кто еще, Смоуки?
Я собираюсь с силами и рассказываю ему об Элайне и Джеймсе. Не слишком вдаваясь в подробности относительно болезни Элайны. Он долго молчит. Я жду.
— Со мной все будет в порядке, — говорит он.
Короткое заявление, вдобавок лживое. Но он хочет дать мне знать, что он понимает.
Я снова произношу фразу, которую уже начала ненавидеть:
— Позвони мне, если я тебе понадоблюсь.
— Ага.
Я отключаюсь и с минуту стою на кухне, приложив ладонь ко лбу. Не могу выбросить эту картинку из головы. Эти умоляющие глаза. «Что я натворил?..» И ответ ужасен, особенно потому, что собака умрет, так и не узнав правду.
Ничего. Он ничего не натворил, пес Лео.
— Они явно усиливают давление, — замечает Келли.
— Да, я хотела, чтоб ты знала. Будь осторожнее.
— Взаимно, лапонька.
— Не волнуйся.
Отключившись, я иду на кухню, сажусь за стол и кладу голову на руки. Сегодня самый плохой день за очень долгое время. Я чувствую себя разбитой, печальной и опустошенной. Еще я чувствую себя одинокой.
У Келли есть дочь, у Алана — Элайна. Кто есть у меня?
И я плачу. Сама себе кажусь глупой и слабой, но плачу, потому что не могу иначе. Причем плачу настолько долго, что начинаю злиться. Вытираю щеки ладонями и приказываю себе взбодриться.
«Дело в том, что это твоя собственная вина. Ты всех прогнала, когда тебе было больно, так что, если тебе нужно кого-то винить, вини себя».
Я чувствую, как накатывает гнев, меня это подстегивает. Глаза высыхают. Джек-младший и его приятель развлекаются тем, что портят жизнь членам моей семьи. Они влезают в их жизни и бьют по наиболее уязвимым местам.
— Они непременно сдохнут, — обещаю я пустому дому. И слегка улыбаюсь. Похоже, разговоры с самой собой у меня вошли в привычку после всех этих ужасных месяцев.