- Случайность, простая случайность. Я уже построил много домов и могу вас заверить, что ни один из них не устойчивее этого. Нас обвиняют в том, что мы не отличаемся ни добросовестностью, ни мастерством. Ерунда! А как же дома, которые мы построили и которые до сих пор стоят? Я вам вот что скажу: все дело в главном камне. Если с главным камнем все в порядке, бояться нечего. Важно только дождаться, чтобы дома построили справа и слева. После этого наш дом почти наверняка не повалится. То есть повалиться он может, но такое бывает очень редко.
- Что такое главный камень? - спросил его я.
- Иногда это кирпич, иногда кусок балки. Но мы его называем именно так.
- И где же он в этом доме?..
- Все дело в том, что этого мы не знаем. О, если бы знать!.. Чудо, что этот дом стоит: по воле провидения один кирпич лег так, что стена упасть не может. Если кто-нибудь сдвинет этот кирпич с места, равновесие нарушится и дом рухнет. Есть дома, в которых главный камень находится глубоко; такие дома не падают никогда. В других вы в один прекрасный день вбиваете в стену гвоздь, или роняете что-то на пол, или бросаете в потолок мяч, и - раз! - вы сдвинули главный камень, и с домом происходит то же, что с храмом филистимлян, когда его обрушил Самсон...
- А уже известно, что произошло?..
- Да, все удалось выяснить. Надо было зажечь стружку, чтобы разогреть клей, и чиркнули спичкой.
- Всего-навсего?..
- С главным камнем надо обращаться очень осторожно. Вот и... - Он умолк ненадолго. - А вообще-то виновата спичка. Если бы спички загорались легко (а мы вправе этого от них ожидать), ничего, возможно, и не произошло бы. Но молодой рабочий чиркнул ею раз двадцать, с каждым разом нажимая все сильнее. И, конечно, все закачалось. Это будет нам защитой на суде. Мы будем добиваться от спичечной фабрики возмещения всех убытков.
И почтенный господин, озабоченный, погруженный в размышления, удалился.
До темноты мне пришлось предоставить балкон еще одному посетителю. Это был губернатор, он тоже пожелал обратиться к двенадцати рабочим на крыше с речью. Он сказал, что страшно опечален положением, в котором они оказались, и что ему это положение понятнее, чем кому-либо другому, так как он с детства страдает приступами головокружения. Он призвал их соблюдать порядок, ибо только в условиях порядка может существовать общество, даже на готовой рухнуть крыше, и добавил, что примирится с чем угодно, но только не с нарушениями, пусть самыми незначительными. Сказал, что заинтересованность его не носит личного характера; стал подробнейшим образом описывать отвращение, какое испытывает к любому проявлению власти, а заодно дал отпор тем, кто, по его словам, считает, что он должен был получить не пост губернатора, а министерский портфель, ибо даже если признать, что его заслуги не оценены по справедливости, то ведь родине можно преданно служить на любом месте. Он может служить ей и на этом балконе, а рабочие - на качающейся крыше.
В заключение он выразил надежду, что на следующий день все они, целые и невредимые, будут в кругу семьи. Но, допуская в то же время, что этой ночью ловушка может захлопнуться, он просит их не подстрекать своих товарищей нести их хоронить через Пуэрта-дель-Соль, потому что уже были случаи, когда это приводило к серьезным конфронтациям.
- В конце концов, - завершил он свою речь, - вам будет все равно, а мне неприятности ни к чему.
После чего, сорвав аплодисменты моих соседей, он удалился.
Через несколько часов подул ветер. Дом закачался так сильно, что почти у всех рабочих началась рвота. Один, привязавший себя до этого поясом к дымовой трубе, продолжал крепко спать, но разбудить его пришлось, потому что, по мнению инженеров, здание от его храпа сотрясалось и могло рухнуть.
Предупреждения оказались бесполезными. В пять утра на месте дома была груда развалин.
Что же касается двенадцати рабочих, то все они спаслись, чего, как признают они сами, не могло бы произойти, если бы их было тринадцать. Это в самом деле была счастливая случайность.
В тот же день я рассказал о происшедшем своим приятелям и поделился сомнениями в безопасности собственного моего жилища, дорогостоящего, неуютного и шумного.
- Если я роняю что-нибудь на пол, - сказал я, - у меня начинается сердцебиение и я уже не осмеливаюсь делать нормальные шаги: сначала балансирую на одной ноге, потом на другой, потому что боюсь сдвинуть главный камень.
Один мой приятель сказал на это: