Дора поливала аконитом герань.

— Она волшебная, ей ничего не будет, – примирительным тоном добавила она после признания, будто кого‑то на самом деле волновал этот дурацкий цветок.

Андромеда старалась сдержаться – что толку сотрясать воздух, если уже ничего не исправишь. Пыталась только узнать все из тех же книг, как не передать ликантропию ребенку, но книги не сообщали ничего вразумительного.

Она сорвалась, когда Доре стало хуже. Когда обычное утреннее недомогание сменилось постоянной тошнотой и беспричинными слезами. Дора почти ничего не ела, осунулась, и Андромеда испугалась, что это верный знак болезни ребенка.

Она почти не помнила, что наговорила тогда Рему. Кажется, о безответственности, и эгоизме, и что‑то еще… Он выслушал молча, вышел, вернулся уже в дорожном плаще, сказал, что Дора спит и будить ее он не стал. Андромеда кивнула.

Вернулся он через четыре дня. Четыре дня напряженного молчания, когда дом казался пустым. Тед ушел раньше, едва началась принудительная регистрация магглорожденных, он не знал, что у Доры будет ребенок, теперь Андромеда была рада этому, а то надумал бы еще вернуться. Пока что с ним было все в порядке, он слал весточки. Его патронус появился на второй день, Дора вылетела из комнаты, волосы ее на глазах розовели, она остановилась, как вкопанная, выслушала, что у папы все хорошо, и вернулась к себе, посеревшая, сникшая. Она несколько раз пыталась наколдовать патронуса сама, Андромеда слышала ее жалобное «Экспекто патронум», но, видимо, ничего не получалось. О помощи она не просила: послать весть, не зная, где адресат, можно только любимому человеку.

Вечером четвертого дня Рем аппарировал у изгороди. Андромеда увидела его в окно, и Дора тоже – в коридоре раздался грохот, хлопнула входная дверь. Когда Андромеда вышла, они уже стояли в гостиной, оба. Дора вцепилась в его плащ обеими руками, плакала и, кажется, ругалась. Рем поверх ее ярко–розовой макушки посмотрел на Андромеду и спокойно сообщил, что три дня отрывался от слежки упиванцев, навестил Гарри и вернулся, потому что двум женщинам, одна из которых беременна, небезопасно оставаться без присмотра. Тогда Андромеда впервые почувствовала присутствие того, другого. Которого боялась и которому была обязана жизнью дочери.

Дора осталась жива чудом, а вернее – Андромеда была вынуждена это признать – из‑за своего упрямства. Она не должна была выжить после такой кровопотери. Она не должна была восстановиться после такой серьезной раны. Но она не пила аконит – и живучесть оборотня помогла ей выкарабкаться. Рему тоже – правда, жил он теперь вместе с луной, и чем меньше она была, тем хуже он себя чувствовал. Поэтому в новолуния Андромеду всегда грызла совесть и она старалась быть особенно внимательной.

Она поспешила за Тедом, но тот уже прыгал по папиной кровати, а Рем вертел метлу в руках.

— Настоящая? Здорово! Полетаем завтра, медвежонок?

— Тедди… – начала было Андромеда, перехватила взгляд Рема и замолчала.

— Полетаем! – обрадовался Тедди. – Она называется «Ла Фудр», это значит… ветер. Не, молния!

— Да ну? – старательно нахмурился Рем.

— Точно! Это Вики говорила.

— Ну, Википедии можно верить.

Рем как‑то пытался объяснить ей, почему маленькую Виктуар поддразнивают Википедией с легкой руки Гермионы Уизли, но Андромеда так и не поняла.

— «Молния» – это классно, у Гарри тоже была «Молния», ему тоже крестный подарил.

— Классно, – вздохнул Тедди и погладил метлу. Вздохнул еще раз.

Рем фыркнул.

— Нет. Завтра.