Ариадна, сама добившись независимости и свободы — всего, о чем мечтала Федра, — не могла не сочувствовать сестре. Ей не хотелось обременять Диониса делами своей семьи, но жалость к сестре заставила ее помянуть в разговоре с ним страхи Федры и спросить, не знает ли он, как вернуть Дедалу хотя бы часть силы.

Сначала он не ответил, а просто сидел и глядел в окно, на удлиняющиеся тени. Ариадна подавила вздох, сочтя, что он просто не обратил внимания на ее просьбу, но потом заметила застывшее выражение его лица, остановившийся взгляд — и поняла, что Дионис смотрит не на тени, а блуждает мыслями в каком-то одному ему ведомом месте.

— Она выйдет, — проронил он. — Но не сейчас.

Фраза эта сама по себе была бессмысленной, но серебристый туман принес Ариадне понимание, что это сказано о свадьбе Федры и Тезея. Она едва не начала благодарить Диониса — и вдруг онемела, захваченная открывшимся ей Видением: она парила над сражающейся толпой.

Нет, это не гибкие критяне — фигуры у воинов кряжистые, а волосы и кожа — светлые. Значит, ахейцы. И бьются друг с другом. Ариадна сразу же поняла — тем пониманием, что приходит к Устам богов, — что причиной битвы стал договор. Потом — словно время скользнуло мимо, пропустив несколько десятидневий, а то и месяцев — Ариадне открылась обширная гавань. Ее быстро заполняли суда — критские суда, длинные, быстрые, изящные черные военные корабли, их борта были увешаны щитами, их весла вспыхивали, когда корабли продвигались вперед. А за гребцами еще ярче горела бронза мечей и дротиков, что держали наготове приплывшие на кораблях солдаты.

— Нет, — выдохнула Ариадна.

Но образы, что заполняли ее разум, не пропали. Она видела, как корабли утыкались носами в берег, как по земле к ним сбегали афиняне — помешать высадке, но они не были едины. Одни дрались с врагом, другие кричали и махали руками друг перед другом, а враг продвигался вперед. Да и числом им было не сравниться с критянами — большинство афинских юношей было за городом.

Все больше и больше критян сходило на берег. Они теснили вооруженных мужчин; взламывали двери домов, вытаскивали оттуда детей и женщин и отсылали их под охраной на корабли. Разбившись на хорошо организованные отряды, они отправились за город — захватить крестьян. Другие отряды двинулись ко дворцу — и дворец тоже был разорен; воины выволокли оттуда старца в богатых одеждах и, выведя его в просторный портик, принудили приказать афинским солдатам сложить оружие.

Было в этом Видении нечто ложное — хотя Дионис всегда Видел правду. Это было совсем не похоже на афинян, которые прославились как бесстрашные воины, особенно яростно защищающие свои земли. В этой же битве они казались робкими, едва ли не смущенными, да и царь Эгей, известный своей гордостью, выглядел пристыженным, готовым сдаться. Но Ариадна так и не смогла разобраться, что тут не так. Всепоглощающий ужас изгнал образы из ее головы.

— Минос развяжет войну, чтобы принудить их к договору, — сказала она, когда взгляд Диониса стал осмысленным. — Но зачем? Неужто Пасифая свихнулась окончательно и свела с ума и его?.. — Тут, словно не по ее воле, взгляд девушки обратился к стене, за которой в нише стоял образ Матери. — Нет, — прошептала она, — нет. Это жило и разрасталось в них обоих — с того самого мига, когда белый бык вышел из моря по молитве моего отца. А потом в святилище явился ты — в первый раз за множество поколений! И они решили, что они — избранники богов, призванные править миром. Одного Крита им показалось мало. Гордыня. Какая гордыня!.. — Ариадна взглянула Дионису в глаза. — Но почему? Почему Мать продолжает защищать Пасифаю?

Он покачал головой.

— Этого Она мне не Являла. Что до меня самого... Я всего лишь человек. — Потом он встряхнулся, как вылезший из воды пес, освобождаясь от остатков Видения. — Так Видение было о царе Миносе и его войне...

При этих словах лоб его избороздили морщины, и Ариадна ощутила глубокую печаль, пробившуюся сквозь серебристый туман, что окружал их обоих.

— Ты не любишь войн, — мягко произнесла она. Он выглядел озадаченным.

— Не люблю, — согласился он. — Армии вытаптывают виноградники, используют вино для всяких мерзостей... Но опечалила меня вовсе не мысль о войне. Тут что-то иное. Что-то, чего я не Видел, но что не давало афинянам защищаться... Или я чего-то не помню. — Он повел плечами. — Видение забрано у меня и не станет тревожить мой сон. Ты видишь дальше, чем я, и боишься, что Минотавр вырвется из установленных Дедалом пределов, и афиняне откажутся от договора. Но мое Видение говорит — ничто не удержит царя Миноса от войны, так что, полагаю, все равно — выдержат Дедаловы врата или нет.

— Дионис!.. — вскричала Ариадна, от возмущения позабыв, что ощутила в Видении ложность. — Тому, кого Минотавр порвет, это будет не все равно.

— Ох. — Он тактично изобразил стыд. — Но видишь ли, я не могу вернуть Дедалу силу. Сила — и способность ее использовать — рождается с человеком, а Мать одаряет этим по своей воле. — Он немного подумал. — У тебя Силы достаточно. Я могу научить тебя, как вливать Силу в постоянные заклинания. Думаю, именно постоянные — и закрепляющие — заклятия использовал Дедал для светильников и чтобы закрыть проход. Ты отыщешь их на стенах подле светильников и в дверном проеме у незримой стены.

Выучиться всему этому оказалось труднее, чем вызывать чары из лепестков ее цветка, и поскольку Дионису не слишком нравилось то, что собиралась делать Ариадна, но не хотелось ни отказывать ей в помощи, ни мешать ей использовать Силу по своему усмотрению — ни один олимпиец не стал бы чинить в этом препятствий себе подобному, — он удалился, оставив Ариадну разбираться со всем самой.

Для Ариадны сила, сотворяющая заклинания, была чем-то неуловимым, что истекало из серебристой завязи. В конце концов она увидела ее — тусклое золотистое свечение вокруг чашечки цветка, подобное едва заметному фону, который подчеркивает и заставляет сиять краски мозаик и фресок. Распознав силу, что управляла чарами, Ариадна прервалась — пришло время репетировать танец для ритуала весеннего равноденствия.

Если не считать того, что Дионис не смог прийти — он обещал присутствовать на другом, новом, обряде далеко на Востоке (им, как подозревала Ариадна, они с Гекатой заменили культ, который не одобряли), — праздник удался на славу. Погода была сухой и мягкой, танец — радостным, царь и царица, хоть и не обрели былого единения, пребывали в мире друг с другом, а Ариадну согревало обещание Диониса присоединиться к ней во время благословения земли. К тому же Федра засыпала ее благодарностями: большая часть Афинского посольства присутствовала на ритуале и открыто всем восторгалась.