— Ты упадешь.

Ее глаза тотчас распахнулись — и встретили синеву Дионисова взора.

— Господин, — выдохнула она. — Я думала, это Минотавр. — И приникла к его груди, задыхаясь и захлебываясь слезами.

Какое-то время Дионис обнимал ее молча, гладил по голове и согревал теплом своего тела — так же, как бессчетное число раз согревала его она, когда он приходил, сотрясаясь от холода и ужаса Видений. Наконец ее всхлипы утихли и он осторожно подвел ее — нет, не к обычному их месту, а к двойной скамье, чтобы сидеть с ней рядом.

— Мне так жаль, любимая... — пробормотал он. — Посейдон никогда не думает, кого бьет. Он зол на твоего отца — вот и поразил бы его.

Ариадна вскинула голову.

— И получил бы в Кноссе царя далеко не столь преданного и щедрого в жертвах? Минос обманул Посейдона лишь раз — да и то отдал трех быков за того, что присвоил. — Голос ее оборвался, она опять начала всхлипывать. Дионис притянул ее к себе и крепко обнял.

— Что я могу поделать, любимая? Нет такой силы, что превратит Минотавра в человека. Ни у меня, ни у Гекаты — а ей доступна магия, во многом превышающая Дары олимпийцев. Но даже и она не может исправить сделанного Посейдоном. Я спрашивал. Спрашивал даже у Зевса. — Дионис помолчал, приподнял ее личико и поцеловал полные слез глаза. — Лучше бы ты послушалась меня восемь лет назад, — грустно проговорил он. — Это спасло бы от горя многих — и самого беднягу быкоглавого тоже.

Ариадна вздохнула.

— Возможно. Но он был так мал, беспомощен, так ужасно уродлив... Убить его? Нет, я бы не смогла.

— У тебя слишком мягкое сердце. Он уже давно не маленький и беспомощный. А сейчас вот убил ни в чем не повинного слугу. И как же теперь быть?

— Что есть, то есть — говорить ты горазд. — Ариадна оттолкнула его. — Ты говоришь так, будто никогда не убивал сам, будто сам ты — не жестокий бог, который не дает себе труда хотя бы попробовать помочь тем, кто почитает его. Я прощала тебе все ужасы. Я говорила себе, что причиной им — непонимание. Теперь я вижу, что обманулась. Тебе попросту все равно. Наверное, тебе весело было смотреть, как мать и служанки Пентея рвут его в клочья. Ты...

— Нет! — побледнев, вскрикнул Дионис. — Я не хотел этого! Я убивал и позволял убивать, чтобы напитать лозы, но только злодеев и тех, кто сам хотел стать жертвой — а Пентей притеснял женщин, ходивших в мои святилища. Я хотел только освободить их, хотя бы на время, от запретов, которыми он связал их. Я думал — они побьют его, напугают, и он поймет, что должен разрешить женщинам поклоняться мне. Я просто не знал, как сильна их ненависть... — Голос его оборвался, и он в упор взглянул на Ариадну. — Ты ненавидишь меня? — тихо спросил он.

Девушка взглянула ему в лицо, повернулась всем телом и обняла его. Дионис смотрел на нее не видя — глаза его были мутны не от Видения, не от слепоты, а от страха.

— Не за человечность, — проговорила Ариадна. — Не за божественность. Лишь за жестокость и безразличие.

Дионис безмолвно качал головой — слишком поздно осознал он, что попался в ловушку, о которой его столько раз предупреждали. Он любит смертную, любит так глубоко, что не представляет себе жизни без нее.

— Ты должна уйти со мной на Олимп, — вырвалось у него. — Мне мало просто приходить сюда. Я хочу, чтобы ты жила со мной, стала частью моей жизни. Ты упрекнула меня в жестокости и безразличии. Лучше бы упрекнула в невежестве. Откуда мне знать, о чем заботиться? Ты хочешь, чтобы я изменился? Так идем, живи со мной и учи меня.

Ледяная буря поднялась в груди Ариадны, заморозив серебристые лепестки так, что они отдернулись от Диониса.

— Я не могу жить среди богов, — прошептала она, прекрасно сознавая, что настоящая причина — не в этом.

— Они не боги, — рявкнул Дионис. — Мы говорили об этом, и ты читала «Историю олимпийцев». Мы такие же люди, как все, только живем дольше, не приносим жертвы Одаренным, но сами владеем Дарами.