– Что случилось, рядовой?

– Зараза! – Тишина. – Сволочь!

– Рядовой Бованович, я спрашиваю, что случилось.

– Я… сволочь, я застряла… Эта сволочная нога… Да помогите же! Я не могу двинуться, я не могу… я…

– Молчать! Как глубоко она застряла?

– Не могу вытащить, она застряла… моя нога… Помогите!

– Тогда помогай руками, черт побери, толкай руками! У тебя усилие по тонне на каждую руку! – Остается три минуты.

Она перестала чертыхаться и что-то забормотала Она тяжело дышала.

– Я вытащила ее. Две минуты.

– Двигайся насколько можешь быстро. – Голос у Кортеса был совершенно лишен волнения.

За девяносто секунд до взрыва Бованович появилась над гребнем кратера. Она выползла на четвереньках, переваливаясь через гребень.

– Беги… беги, как можешь быстро…

Она пробежала пять или шесть шагов, упала, поднялась, бросилась бежать, опять упала, проехав несколько метров, опять встала на ноги…

Казалось, что она успеет, но, едва покрыв тридцать метров, она израсходовала почти весь запас времени. Десять секунд…

– Хватит, Бованович, – сказал тогда Кортес, – падай на живот и не шевелись.

Но она не услышала или хотела отбежать подальше и продолжала мчаться отчаянными прыжками, и тут сверкнула вспышка, сквозь скалу донесся грохот, в самой верхней точке прыжка что-то ударило ее сзади, пониже затылка. Обезглавленное тело завертелось в полете, за ним потянулась спираль мгновенно высохшей в пыль крови. Черно-красная лента легко оседала на грунт, и ни один человек не наступил на эту дорожку, пока мы собирали обломки камня, чтобы завалить обезображенный труп у ее конца.

В тот вечер Кортес вечерних занятий не проводил и вообще не показывался на нашей половине корпуса. Все мы были особенно вежливы друг с другом, и никто не боялся говорить о том, что случилось.

На ночь мы устроились с Роджерс. Каждый старался выбрать в соседи доброго товарища. Но Роджерс ничего не хотела, только плакала, и я тоже едва не разревелся.