Анна сделалась странной. Почти все время молчала. Родственники встревожились, позвали докторов.

Через неделю она пыталась покончить с собой – к счастью неудачно. Дед – ветеран Великой Отечественной войны, советский офицер, по семейным легендам бравший Рейхстаг и лично видевший маршала Жукова, привез с фронта трофейную опасную бритву знаменитой фирмы Solingen. Анна резанула ею по обеим своим рукам. Отличного качества сталь без труда рассекла нежную девичью плоть. И только нерешительность Анны спасла ее от серьезных увечий. Брызнувшая горячая кровь отрезвила неудавшуюся самоубийцу, и Анна закричала, зовя сестру. Антонина, увидев ужасную картину, не растерялась и смогла грамотно оказать первую помощь до приезда «скорой».

Врачи «скорой», согласно регламенту тех времен, еще Советских, попытались увезти пациентку в психиатрическую больницу. Приличное денежное вознаграждение позволило Анне остаться на свободе.

Антонина не находила себе места и переживала трагедию сестры, как свою собственную. Но она оказалась прочнее, и у нее хватило сил и на свою реабилитацию и на реабилитацию сестры. Спасать Анну приехали многочисленные родственники, но своей липкой заботой они совсем затерроризировали и без того измученную бедняжку и Антонина разогнала всех, не обращая внимания ни на какие возмущения и увещевания.

После этого ужасного случая Анна ушла в себя. Только Антонина и могла пробиться к ее душе и буквально вернула ее к относительно нормальной жизни.

С тех пор Анна патологически ненавидела и боялась мужчин. Так прошло несколько лет. Попытка родственников подвести ее к браку всегда наталкивалась на глухую стену. Анна замыкалась в себе и не разговаривала ни с кем, кроме сестры.

– Жень, – со слезами в глазах говорила Тонечка, – я не знаю, что тебе тогда удалось сделать… как, но ты… ты включил какой-то механизм, понимаешь, и Аня ожила! Я тысячу лет ее не видела такой. Ведь я рассказывала ей про нас с тобой. Много чего рассказывала. Ты, наверное, теперь будешь сердиться на меня.

Эта история, в общем-то, не такая уж и редкая в нашем жестоком мире, очень тронула меня. Наверное, потому, что, хоть и косвенно, но коснулась меня самого. Вот она, страшная реальность. Ни где-то там, в кино или на страницах романа, а прямо передо мной.

– Милая моя Тонечка, – сказал я после ее рассказа. – Механизм, про который ты говорила, создала ты сама. Я лишь включил его. Всеголишь щелкнул тумблером. Не более того. Что касается сердиться, не сердиться… нельзя сердиться на ангела. Это грех неискупаемый!

Мы помолчали.

– Ты добрый, – опять сказала Тонечка. – Ты очень добрый!

Я закопался пальцами в Тонечкины кудряшки, перебирал их. Тонечка лежала спокойно и думала о чем-то своем. Вдруг, в каком-то душевном порыве, она, совсем по-собачьи заглядывая мне в глаза, с жаром заговорила:

– Женечка, милый, родной, хочешь, я сделаю для тебя все? Абсолютно все! Все, что захочешь! Никаких границ! Никаких… вообще никаких! Все! Можно все! Голос ее задрожал и она замолчала.

И не было в этом порыве пошлости. И страсти не было никакой. Одно лишь желание быть благодарной. Может быть нелепым способом, непонятным. Тем, что имелось… И, как трогательно было оно, как чисто!

Мне стало нестерпимо жалко обеих сестер.

Я целовал ее мокрые глаза, я целовал ее соленые щеки и успокаивал, как ребенка.

– Тонечка, бедненькая моя! Неужели ты до сих пор не поняла, что я могу хотеть только того, чего хочешь ты. Ведь я – отражение твоих желаний. Всего лишь отражение. И вся моя заслуга – это умение правильно отражать.

Тонечка успокаивалась. Немного помолчав, она уверенно произнесла:

– Это ты – ангел. Ты, а не я. Ты наш с Аней ангел-спаситель.

– Ну какой я ангел? – вернул я Тонечке ее же слова, сказанные давным-давно.