Поначалу она смотрела на появившегося непонятно откуда чужака в черном (кстати, умненькая Ютта, иногда смотревшая по телевизору выпуски новостей, где западногерманских обывателей периодически пугали «советской угрозой», все-таки поняла, что, похоже, видит перед собой русского танкиста) с ужасом, но через минуту ее настроение и выражение лица разом переменилось, поскольку далее она услышала примерно такие слова, произнесенные этим самым танкистом неправильно, но очень четко, на чудовищном ломаном немецком:

– Frau. Sie. Jetzt. Anzien ein Trouses. Und. Schnelle laufen. Renen vor hier. Nach Hause. An Mutti und Fater. Oder. Das schleht. Und Schieserei.

В переводе на русский это должно было звучать примерно как:

– Женщина. Вы. Сейчас. Одели трусы. И. Быстро побежали. Отсюда. Домой. К маме и папе. Или. Будет плохо. И стрельба.

Я очень сильно надеялся, что эта мадам все-таки сумеет понять основной смысл моих слов. И, похоже, она действительно поняла, поскольку не стала что-то говорить или переспрашивать и, натягивая на полном ходу трусы и брючки, резво учапала на четвереньках вверх по улице и затем свернула куда-то в переулок. Не заблудится, если местная.

Я поднял и закинул за плечо винтовку «М-16» обездвиженного негра.

Так, чисто автоматически, на всякий случай. Потом вернулся к грузовику.

– Ей, есть тут кто живой? – спросил я, всунувшись под брезент, в темный кузов. – Который тут Вацек?!

– Тak est, – ответили в темноте, откуда-то с полу и тут же добавили: – Dranstvo…

– Это хорошо, что ты жив, сын или внучек четырех танкистов и собаки. Твой коллега сказал, что ты по-русски петришь. Или он преувеличивал?

– Что есть «пэтричьш»? – спросили из темноты.

– «Петришь» – это в смысле «розмовляешь», – уточнил я.

– Так ест, – ответили из темноты. – Ньемного.

– Сам-то вылезти сможешь? – спросил я.

– Zaraz. – И поляк засопел и завозился в кузове. Скрипя зубами, видимо от боли, он подтягивался на руках к заднему борту, приговаривая: – Lajdaki, Drani, Lotri, Lachudro…

Интересно – меня это он сейчас материл или все-таки американцев? Ну да ничего, я человек отходчивый и с ранеными, тем более союзниками, не воюю…

Наконец его голова появилась над бортом.

– Ногьи сломаль при катапультовании, пся крив, – сказал пшек, словно оправдываясь.

– Ты, авиация, давай лучше без лишних разговоров, – ответил я ему. – Переваливайся через борт и сразу ко мне на спину.

Кажется, он меня понял. Перевалился через борт и, уцепившись за мои подставленные плечи, наконец утвердился у меня на спине, головой на левом плече.