Меня это вгоняет в черную депрессию, но тетки проглатывают подобное чтиво с удовольствием. Им нравятся книги моего отца, нравятся его свитера крупной вязки, белозубая улыбка и легкий загар. Благодаря им он стал автором бестселлеров… и полным кретином. По двум его книгам сняты фильмы, еще по трем их снимают сейчас. Это его основная статья дохода.
Голливуд. Возможно, именно огромные деньги и призрачная слава навели отца на мысль о том, что я должна жить во Франции. Целый год. Одна. Не знаю, почему он не посчитал нужным отправить меня в Австралию, или Ирландию, или куда-нибудь еще, где английский – родной язык. По-французски я знаю только одно слово – «oui»[2], и лишь недавно я узнала, что оно произносится как «уи», а вовсе не «ви». По крайней мере, в моей школе говорят по-английски. Ее и открыли специально для состоятельных американцев, которым наскучили собственные дети. На самом деле так оно и есть. Кто же еще отправляет детей в пансион? Прямо Хогвартс какой-то. Только в нашем пансионе не учат летать на метле, там нет симпатичных мальчиков-чародеев и волшебных конфет. Вместо этого мне приходится ютиться с остальными девяноста девятью студентами. В классе всего двадцать пять человек вместо шести сотен, которые учились со мной в одной параллели в Атланте. Зато изучаю я те же предметы, что и в средней школе Клермонта, не считая французского, конечно.
Ах да! Французский. О свободном выборе предметов нет и речи. Меня от этого просто трясет.
Мама говорит, что из меня надо выбить дурь, но это не она бросает чудесную подругу Бридж. И отличную работу в мультиплексе по адресу: Роял Мидтаун, 14. И классного парня из этого мультиплекса.
До сих пор не могу поверить, что мама разлучила нас с Шоном – моему братику всего семь, и он еще слишком мал, чтобы после школы сидеть дома без присмотра. Или его без меня похитит жуткий тип, живущий ниже по улице, у которого окна завешены грязными полотенцами с логотипом кока-колы, или он случайно съест что-нибудь с красным красителем 40[3], у него случится отек Квинке, а рядом не окажется никого, кто мог бы отвезти его в больницу. Шон может даже умереть. И готова поспорить, они не позволят мне прилететь на его похороны, и на кладбище я попаду только в следующем году. Одна. К тому времени отец наверняка водрузит на могилу какой-нибудь кошмарный гранитный памятник.
Надеюсь, он не ждет, что я сейчас сижу и заполняю заявление на поступление в колледж где-нибудь в Румынии или России. Моя мечта – изучать режиссуру в Калифорнии. Я хочу стать первой в Америке женщиной-кинокритиком. Когда-нибудь меня будут приглашать на каждый фестиваль, у меня будет своя колонка в газете, классное телевизионное шоу и нереально популярный веб-сайт. К слову, веб-сайт у меня уже есть, но он не слишком популярен. Пока.
Мне просто нужно немного времени, и все.
– Анна, пора.
– Что? – Я отрываюсь от рубашек, сложенных в аккуратные квадратики, и поднимаю взгляд.
Мама пристально смотрит на меня, нервно теребя кулон с черепашкой. Отец, в персиковой рубашке поло и белых парусиновых туфлях, уставился в окно. Уже поздно, но женщина на другой стороне улицы поет что-то из оперы.
Родителям пора возвращаться в гостиницу. Им обоим утром рано вставать.
– О! – Мои пальцы с силой впиваются в одну из рубашек.
Отец отходит от окна, и я с удивлением замечаю, что у него глаза на мокром месте. При мысли о том, что отец – если он, конечно, вообще
– Ну, малышка. Полагаю, ты теперь совсем большая.
Меня сковало холодом. Отец неуклюже обнимает меня.
Мне становится неприятно.
– Не давай себя в обиду. Прилежно учись и обязательно подружись с кем-нибудь. Будь начеку, не забывай про карманников, – добавляет он. – Иногда они работают парами.
Я киваю, уткнувшись ему в плечо, и он меня отпускает. А потом уходит.
Мать останавливается на минутку.
– Тебя ждет чудесный год, – говорит она. – Я уверена.