Оправившись и выйдя в первый раз на улицу, он увидел наклеенную на стену дома газету-листовку уездного комитета РКП (б). Сверстана она была неумело, и Василий Григорьевич предложил укому наладить выпуск регулярной газеты под названием «Власть труда». Подготовка заняла все лето, первый номер вышел 1 сентября 1922 года. В сентябре в Минусинске отмечали трехлетие провозглашения советской власти партизанами Кравченко и Щетинкина. «Идея, которой руководилась Крестьянская армия… захватила все крестьянство, вместе с рабочими установившее, наконец, свободный лучший путь к новой лучшей жизни, – писал Янчевецкий (под псевдонимом Ян). – Но, как сказал тов. Кравченко при вступлении в Минусинск, – „пока еще не все сделано“. И наш долг соединенными силами идти вперед к лучшей жизни объединенного человечества» [11].
Слышал ли он о крестьянском восстании в Западной Сибири, на подавление которого весной и летом 1921 года бросили несколько стрелковых и кавалерийских полков? Вряд ли, как и о Тамбовской партизанской республике, сражавшейся за демократию без комиссаров. Хотя угли пожарища еще тлели, с победой советской власти в Приморье гражданская война завершилась. А бывший редактор фронтовой газеты узнавал о неприглядной стороне недавней борьбы с большевизмом. На ноябрьских праздниках «Власть труда» напечатала воспоминания красноярского подпольщика Молчанова, прошедшего через белую контрразведку тюрьму и: «Били шомполами. В сознание приводили обливанием холодной водой и снова били…».
Янчевецкий встречался с Петром Щетинкиным, легендарным партизанским командиром, героем Германской войны – четыре Георгиевских креста, три ордена и чин штабс-капитана. Вернувшись в конце 1917 года в Ачинск, Щетинкин без раздумий принял сторону, как он считал, народной власти. Янчевецкий беседовал и с рядовыми партизанами. Записывал воспоминания жителей села, где отбывал ссылку Ленин – тот самый «кровавый Ленин», «братоубийца и иуда», которого он проклинал на страницах «Республиканца» и «Вперед». Миша Янчевецкий сочинил стихотворение «Сын партизана»: «Дитя, не грусти, твой отец на войне, стоит за свободу рабочих…» – газета поместила его в воскресном «Детском уголке». Теперь не узнать, что за компромисс бывший начальник осведомительного отделения штаба Колчака заключил с собой. Многие «бывшие» шли тогда на компромиссы. Белоэмигранты – боевые офицеры армий Деникина и Врангеля каялись и признавали советскую власть, лишь бы вернуться в Россию. И благополучно возвращались, некоторых даже принимали в РККА. «Наша родина вышла из полосы первоначального революционного хаоса и вступила на путь творческой созидательной работы», – говорилось в одном из таких заявлений [12]. «Советская власть, ликвидировав военные фронты, сразу же приступила к мирному строительству, которое идет небывалыми темпами», – так начиналась статья в одном из первых номеров «Власти труда», подписанная псевдонимом Немо (предположительно – псевдоним Янчевецкого).
«Будучи прирожденным журналистом, отец широко и охотно общался с людьми, всюду легко заводил знакомства и приобретал друзей (как, впрочем, иногда и врагов). Он перезнакомился со всеми, по его мнению, интересными людьми Минусинска. Понемногу удалось наладить связи с деревней и городом, создать сеть своих корреспондентов на местах – на черногорских шахтах, на фабриках и в селах. Стали прибывать письма отовсюду, даже из тайги, степей Хакассии и от русского населения Тувы».
«Пьеса найдена сценической, с сильными захватывающими местами, правдиво и ярко передающей пережитое Сибирью прошлое…».
Тираж «Власти труда» к лету 1923 года вырос с 700 до 1300 экземпляров, вместо двух выпускались четыре номера в неделю. Печатались местные, союзные и зарубежные новости, рубрики «Рабоче-профессиональная жизнь», «Дела крестьянские» и театральная хроника. Отчеты о культурной жизни были прерогативой Василия Янчевецкого. «Наше искреннее пожелание, – писал некий Старый театрал о драматическом кружке, впервые поставившем в Минусинске пьесу Ибсена, – чтобы отмеченные товарищи превратили театр в кафедру проповеди всего лучшего и прекрасного».
Творчество – вот что излечит души после смуты, раскроет таланты, наметит новые горизонты! При редакции Василий Григорьевич организовал молодежный кружок любителей искусства и литературы, а под крышей театра с гордым названием «Первый советский» – детскую студию. Ян писал сценарии, постановками занималась бывшая балерина Врочинская. Вместе они представили публике балет-феерию «Лесные чары» и пьесу «Дети всех стран, соединяйтесь».
«Политпросветом принята к постановке драма т. В. Яна „Нита“, – сообщала „Власть труда“ от 13 декабря 1922 года. – Автор недавно читал ее перед кружком местных театральных деятелей, и пьеса найдена сценической, с сильными захватывающими местами, правдиво и ярко передающей пережитое Сибирью прошлое». Премьера состоялась 4 февраля 1923 года. На афишах значилось: «Драма из эпохи Омского переворота адмирала Колчака».
Разумеется, был аншлаг, и зрители не отрывали глаз от сцены. Вот друзья-студенты обсуждают смену власти: «Что произошло? Один зверь пожрал другого зверя, но от этого не стал умнее. Нужно спокойно наблюдать, что будет дальше». Молодые люди говорят о свободе, о последствиях переворота, и лишь для одного человека в компании чувства важнее: Нита влюблена, хотя ее избранник увлечен «пыльными книгами политической экономии». Случается беда: контрразведка арестовывает студента Днепрова по подозрению в красной агитации. Ему грозит смертная казнь, и Нита добивается приема у Колчака. Адмирал появляется на сцене всего на десять минут. Он утомлен и выговаривает министру Пепеляеву: «Вы хотите, чтобы я отвечал за всех! Довольно таких беззаконий!». В приемной его ждет Анна Ратмирова (под этой фамилией Ян вывел Тимиреву – невенчанную жену Колчака). Верховный правитель жалуется ей: «Все меня рвут со всех сторон… Моим именем действуют, от моего имени говорят…». Ратмирова просит помочь Ните, умоляющей сохранить жизнь невиновному человеку. Адмирал принимает прошение, замечая: «Без причин смертного приговора не вынесут». Но контрразведка не дремлет, арестовывают саму Ниту. Омские рабочие готовят восстание и налет на тюрьму, чтобы освободить политзаключенных; к ним присоединяются друзья Днепрова и Ниты. Увы, в тюрьме уголовник, случайно завладев револьвером, стреляет в спину убегающего студента. «Такие бунты нам не впервой, – рассуждает убийца. – Если будет революция – нам дадут облегчение. А если вернется, упокой его господи, порядок – то меня наградят за то, что остался на месте… Теперь моя власть: что хочу, то и сделаю» [13].
Роль начальника контрразведки чеха Кошека сыграл Янчевецкий, роль Ниты – Мария Маслова. Избегая приемов агитационного плаката, Василий Григорьевич рассказал историю о том, как ломаются жизни во времена политических потрясений. Следом он сочинил детскую пьесу «Красноармейская звезда» и драму «Невеста красного партизана», одним из персонажей которой был Щетинкин [14]. Но все же большинство пьес, что Ян подготовил для постановки в Первом советском театре, аполитичны: «Египетские ночи», «Сват из Каратуза», «Сельская учительница», «Цыгане».
«Невесту красного партизана» минусинцы смотрели 17 августа, а спустя месяц Василий Григорьевич со своей любительской труппой был уже в Москве.
В столице открылась первая советская Всероссийская сельскохозяйственная выставка, и он убедил Минусинский исполком откликнуться на «призыв администрации выставки дать изображение современной жизни народов СССР, уделяя должное внимание окраинам». Но ни одного представления труппе Яна дать не удалось – работа всех сценических площадок была расписана по дням и часам, и «свободного окна» ни разу не появилось. Артисты-сибиряки жили в бараках в Нескучном саду, сооруженных для участников выставки; когда пришло время собираться домой, Янчевецкий объявил, что остается с женой и сыном в Москве: «Здесь бьется пульс страны, создается ее будущее…».
Кажется, выставка была лишь поводом приехать туда, где, как они загодя выяснили, по-прежнему жили мать и сестры Марии – в том же доме в Газетном переулке, что до революции; в квартире, купленной ее покойным отцом – портным, обслуживавшим актеров Большого, Малого и Художественного театров. Половину одной из жилых комнат, разделив ее фанерной перегородкой, Масловы предоставили Янчевецким.
«Отец бывал в Москве и раньше, и теперь заметил, как изменился город. Москва периода начала нэпа внешне была еще старой Москвой, но население ее сменилось, увеличилось и в вольготно построенном городе, широко расползшемся по холмам, стало шумно на улицах и в переулках от спешащей толпы, пролеток, трамваев и автомобилей… Месяца не прошло, а стало ясно, что с арсеналом, привезенным из тихого Минусинска, в новой столице огромной страны, живущей далеко не местными интересами, не пробиться на сцену и в литературу… Все прежнее не годилось. А пока, чтобы существовать с семьей, придется поступать на службу» [15]. В ноябре 1923 года Василий Григорьевич устроился корректором в типографию, печатавшую газету Der Emes – «Правду» на идиш. Иных предложений не было, а тут хотя бы пригодилось знание немецкого языка. Мака (такое шутливое прозвище Ян дал жене) закончила курсы машинописи и стенографии и сумела устроиться в Госторг. Мише тоже повезло: его приняли в Первую опытно-показательную школу – одну из лучших в Москве [16].
В очередной раз для Василия Янчевецкого началась новая жизнь. Имея регулярный заработок, он мог заняться на досуге любимым делом – сочинительством. Тема появилась неожиданно. 21 января 1924 года умер Ленин.
Янчевецкий написал пьесу «Вперед по ленинской дороге» и поставил ее в помещении типографии, распределив роли среди детей сотрудников. Пьеса открывалась пионерской декламацией: «Сегодня – день народного горя. Слышите тревожный клич? Всколыхнулось пролетарское море – умер наш Ильич». «Это наш человек был, любил бедноту, ни одной минутки для себя не жил, а все для рабочих и крестьян. И сколько страдал, и сколько в тюрьме сидел. Коли Ильич умер, нам надо еще пуще держаться вместе», – говорит странник, спешащий на похороны Ленина. До Москвы хочет добраться и деревенский мальчик Гриша вместе с попутчиком-беспризорником. Путешествие не удается, зато сироту берут к себе добрые люди («Вот мне Ильич и помог»), а Гришу мать утешает: «Ничего, подрастешь, съездишь поклониться на его могилу» [17].
На первый взгляд, Ян вымарал из памяти прежние убеждения и «перекрасился». Но он просто отразил настроение времени. Смерть Ленина действительно выглядела народным горем. Гроб с телом вождя на руках несли от Павелецкого вокзала до Дома союзов. Зима была чрезвычайно морозной, но очередь в Колонный зал не редела даже ночью – пятьсот тысяч человек за четыре дня прощания. На Красной площади спешно соорудили деревянный склеп, куда перенесли гроб. В тот же час весь город наполнился гулом гудков заводов и паровозов на вокзалах [18]. Личность вождя пролетарской революции не могла не притягивать внимания даже ее бывших врагов. В архиве Яна я обнаружил вырезку из газетной статьи Троцкого. Красным карандашом в ней подчеркнуты строки: «Ленин воплощает многовековой напор крестьянской стихии; в нем живет русский мужик с его ненавистью к барству, с его расчетливостью, хозяйственностью и сметкой. Но мужицкая ограниченность преодолена в Ленине величайшим полетом мысли и захватом воли» [19].
В феврале 1924 года Василий Григорьевич разыскал в Государственной библиотеке имени Ленина свою книгу «Воспитание сверхчеловека». В своей рабочей тетради он отметил, что из всего сборника интересны лишь четыре вещи: одноименное эссе, очерки «Английский характер», «Цветы и дети» и пьесу-диалог «Где правда?». «В остальном – много порывов, но нет исторической перспективы, и полное непонимание и незнание социальных учений… Государственного воспитания подрастающего поколения не было, политического воспитания не было, власть сама выпускала вопрос из своих рук, перейдя в стадию старческого маразма. Поэтому молодые, свежие, бурные революционные силы так легко сбросили монархическую власть и взяли в свои руки управление страной; а народ был в общем очень доволен, что пришла своя мужицкая власть и повела сильной и уверенной рукой народ по новому пути» [20].
В августе 1924-го в Москве судили знаменитого эсера Бориса Савинкова – организатора нескольких громких покушений на царских сановников, антисоветского мятежа в Ярославле в 1918 году и добровольческих отрядов, воевавших с большевиками на стороне Польши в 1920-м. Чекисты выманили его из-за границы на встречу с фиктивной подпольной организацией. Янчевецкий не раз слышал о Савинкове в штабе Колчака: бывший комиссар Временного правительства руководил парижским Bureau de Presse Russe, финансировавшимся из Омска, и работал в комиссии, договаривавшейся с союзниками о военных поставках белым армиям. Савинкова приговорили к смертной казни, но вскоре изменили наказание на десять лет заключения. В тюрьме он сочинил открытое письмо. Не исключено, покаяние было условием сохранения жизни, но Савинков никогда не боялся смерти, и внутренне был готов признать поражение.
«После октябрьского переворота многие думали, что обязанность каждого русского бороться с большевиками. Почему? Потому что большевики разогнали Учредительное собрание; потому что они заключили мир; потому что, расстреливая, убивая и „грабя награбленное“, они проявили неслыханную жестокость. На белой стороне честность, верность России, порядок и уважение к закону, на красной – измена, буйство, обман и пренебрежение к элементарным правам человека. Так и я думал тогда. Кто верит теперь в Учредительное собрание? Кто осуждает заключенный большевиками мир? Кто не знает, что расстреливали, убивали и грабили не только большевики, но и мы?.. Да, Россия разорена войной и величайшей из революций. Да, чтобы поднять ее благосостояние, необходима напряженная и длительная работа. Но большевики уже приступили к этой работе, и страна поддержала их… Власть, которая выдержала блокаду, гражданскую войну и поволжский голод – жизнеспособная и крепкая власть… Я не коммунист, но и не защитник имущих классов. Я думаю о России, и только о ней. Советская власть, укрепившись, объединила в равноправный союз народы бывшей Российской империи. Она стремится к усилению и процветанию СССР… Меня спросят: как же восстанавливать без свободы? Я на это отвечу: а, если бы белые победили, разве бы не было диктатуры? Я предпочитаю диктатуру рабочего класса диктатуре ничему не научившихся генералов… Но мы все побеждены Советской властью. Побеждены и белые, и зеленые, и беспартийные, и эсеры, и кадеты, и меньшевики. Побеждены в боях, в подпольной работе, в тайных заговорах и в открытых восстаниях. Побеждены не только физически – насильственной эмиграцией, но и душевно – сомнением в нашей еще вчера непререкаемой правоте… Пора оставить миф о белом яблоке с красною оболочкой. Яблоко красно внутри. Старое умерло. Народилась новая жизнь» [21].