На исходе весны Чрезвычайный ревтрибунал в Омске судил колчаковских министров и других высокопоставленных чиновников. 2 июня газета «Советская Сибирь» опубликовала приговор. Всех 23 подсудимых признали виновными «в бунте и восстании против власти рабочих и крестьян с целью восстановления старого строя», «организации истребительной вооруженной борьбы против власти рабочих и крестьян России» и «предательском призыве вооруженных сил иностранных империалистических правительств». Четырех обвиненных ревтрибунал постановил расстрелять. Среди них был Александр Клафтон – директор Русского бюро печати, хорошо знакомый Янчевецкому. И самому бывшему редактору Василию Григорьевичу могли бы вынести ровно такой же приговор.

А через неделю на афишных тумбах Ачинска появились объявления уездной ЧК о расстреле восьми арестованных белогвардейских офицеров и пособников. Один из них также был известен Янчевецкому – полковник Юрьев, начальник Воткинской стрелковой дивизии [4]. Чекисты искали в городе и уезде скрывающихся контрреволюционеров. Значит, Ачинск лучше покинуть при первой возможности. В августе Наробраз объявил набор учителей в школы Урянхайского края. Василий Григорьевич и Мария Маслова вызвались ехать. С собой, разумеется, брали Мишу. Женя и Николай Можаровский оставались: они только что поженились, а Николаша получил назначение управляющим канцелярией военкомата.

«На ходке (так в Сибири назывался тарантас, имевший стальные оси) мы направились на юг по разбитым проселочным дорогам, сперва тайгой, через отроги Кузнецкого Алатау, затем огромной пустынной Абаканской степью, – вспоминал Михаил Янчевецкий. – Солнце по утрам поднималось слева, когда мы выезжали, и садилось справа от нас, где разгорался багровый закат, когда мы подъезжали к стойбищу хакасов или же ночевали в степи, на кошме, обнявшись и прижавшись друг к другу» [5]. Василий Григорьевич зарисовывал в самодельную тетрадь древние курганы, стойбища туземцев, свою семью на привале. Дальней дорогой по дикому краю он будто отрезал от себя недавнее прошлое со всеми его страстями. Около пятиста верст занял путь от Ачинска до Минусинска на правом берегу Енисея, и столько же – до русских поселков Урянхая. Оказавшись на Усинском тракте, семейство пристало к обозу поселенцев, возвращавшихся домой из поездки «в мир» за нужными товарами.

Янчевецкие спешили укрыться на самой окраине бывшей империи [6]. Русские торговали и селились на тувинских землях задолго до того, как в апреле 1914 года здешние нойоны (князья), освободившись от владычества Китая, попросились под покровительство Белого царя. Гражданская война задела Урянхайский край по касательной, но довольно сильно. Советская власть, провозглашенная приезжими большевиками, продержалась четыре месяца, но успела повоевать с зажиточным крестьянством. Побряцали оружием китайцы, заявляя свои претензии. Правительство Колчака подтвердило протекторат над Урянхаем, и все успокоилось до весны 1919 года, когда побунтовали тувинцы. А летом здесь появилась партизанская армия Кравченко и Щетинкина, отступавшая от Красноярска. Партизаны заняли урянхайскую столицу Белоцарск и приняли бой с преследовавшим их отрядом есаула Болотова. Новобранцы, наскоро мобилизованные Болотовым, перешли на сторону красных, что и решило исход сражения. В начале сентября партизаны, набравшись сил, ушли обратно – громить белых. Следы войны постоянно встречались по дороге – полуразрушенные мосты, сгоревшие почтовые станции с закопченными остовами печей…

Ровно к началу зимы – на следующий день повалил снег и грянул мороз – Янчевецкие добрались до села Уюк. «Сидя на запорошенных снегом бревнах, уюкские крестьяне молча и недоверчиво осматривали прибывших „из мира“ – мужчину, женщину и мальчика, представленных им председателем сельсовета Колесниковым». Село делилось на два конца – состоятельный нижний, с домами старожилов, и бедноватый верхний, где обосновались недавние переселенцы. Среди последних многие побывали в партизанах, они же в первую очередь послали своих детишек в школу, бездействовавшую с 1917 года. Желающих учиться набралось много. Марии пришлось вести занятия в две смены, по вечерам ей помогал Василий Григорьевич, служивший еще и писарем в сельсовете.

Под новый год для детей устроили елку с песнями и хороводом. «Елка в школе вскоре после гражданской войны была воспринята крестьянами Уюка как нечто вовсе необычайное, и весть о ней разнеслась по ближним поселкам. Зал был переполнен, набились в прихожей и облепили стены, заглядывая в окна…». К Янчевецким, жившим при школе, стали заходить в гости как своим – просто так, без приглашения, пощелкать кедровых орешков, наблюдая за хозяевами. «Позже, когда мы обзавелись знакомыми, образовался «актив» школы, отец читал крестьянам Пушкина и Чехова, свои пьесы, а затем начались совместные читки, разучивание ролей и репетиции». Василий Григорьевич сочинил и поставил на импровизированной сцене народную пьесу «Сваха из Моторского» – все роли исполняли крестьяне [7].

В таежной глуши, среди простых людей у Янчевецкого и созрело желание остаться в Советской России. Он больше не таился и даже послал весточку Сигме-Сыромятникову – по старому петроградскому адресу, не зная точно, что сталось с другом. Оказалось, жив-здоров, поселился на хуторе в Новгородской губернии, куда и переслали письмо (к сожалению, оно не сохранилось до нашего времени) [8]. С крестьянами Янчевецкий ходил на охоту в тайгу и в горы, на восточные отроги Саян. Старался дружить с тувинцами – коренными обитателями края, бывал у них в стойбищах, зазывал к себе, когда те ехали через Уюк в Кызыл (бывший Белоцарск) – торговать мехами. «Отец старался принять тувинцев как можно лучше, угощал их всем, что имел, оставлял ночевать, изучал и записывал их слова, обычаи, песни».

По весне 1921 года сельсовет выделил писарю и учительше земельный надел. Василий Григорьевич засеял овсом и пшеницей две десятины. В мае приехали погостить Женя и Николаша, служивший теперь в Минусинском исполкоме уполномоченным по борьбе с бандитизмом. В Урянхай они прибыли вместе с красноармейской группой, посланной на границу с Монголией, где объявился белоказачий отряд. Тревожная оказия и радостная встреча – Янчевецкий узнал, что вскоре станет дедом. В сентябре он получил из Минусинска весточку о рождении внука. Но первый в своей жизни урожай снять не успел.

Василия Григорьевича арестовали. Бывший писарь, место которого он занял, настрочил донос в Кызыл: в Уюке скрывается белый офицер. Неясно, как доносчик обосновал заявление, но в совете партизанских отрядов ему поверили. Янчевецкого допрашивали и подозрения не сняли, более того – готовы были вынести смертный приговор. И поставили бы к стенке, если бы в тюрьму не пришел Иннокентий Сафьянов – самый авторитетный в Туве большевик [9].

Уполномоченный Сибревкома, Сафьянов возглавлял делегацию РСФСР на августовском Всетувинском хурале. Съезд провозгласил Тувинскую народную республику, Советская Россия ее признала, а Сафьянов на некоторое время задержался в Кызыле. Замолвил ли кто из сельчан слово за Янчевецкого, или же Иннокентий Георгиевич случайно услышал о «белогвардейце из Уюка», но он поспешил лично разобраться в этом деле. Сафьянов был удивительным человеком: сын богатейшего купца Минусинска, прозванного за размах графом Урянхайским, он увлекся социалистическими идеями в годы первой русской революции. Руководил русско-урянхайским краевым земством (его отец основал старейшие поселки в Туве – Туран и Уюк), в 1917 году стал городским головой и вступил в партию большевиков. Устанавливал советскую власть в Туве, вернулся в Минусинск накануне антисоветского переворота. Был арестован и вместе с сыном и младшим братом, тоже социалистом, отправлен в Красноярскую тюрьму. Он видел, как уводили на казнь местных большевиков, и избежал расстрела лишь потому, что власти решили считать заключенных политическими заложниками. Он потерял сына, которого колчаковцы выпустили и тут же отправили на фронт. В тюрьме подцепил тиф и еле выжил к тому моменту, когда Красноярск заняла красная армия. Сафьянову было, за что посчитаться с белыми. Он помнил, как, избитый до полусмерти, лежал на полу караульной в Минусинской тюрьме и слышал: «Режь палец с кольцом, всё равно уже сдох!». Но помнил и начальника конвоя – офицера с умным, энергичным лицом, трижды уберегшего арестованных от самосуда по пути в Красноярск [10].

Иннокентий Сафьянов долго говорил с Янчевецким с глазу на глаз, а затем распорядился его отпустить. Насколько откровенным был разговор – неизвестно. Может, Сафьянов поверил словам, что прошлое осталось в прошлом, и врагом советской власти Янчевецкий не будет. И, похоже, посоветовал Василию Григорьевичу не задерживаться в Туве. «В Туране начальник штаба воинской части зачислил отца делопроизводителем канцелярии батальона, – вспоминал Михаил Янчевецкий. – Это дало возможность нам уехать вместе с воинским обозом, хоть и на своих лошадях. На деревне быстро узнали, что учительша и писарь уезжают „в мир“, и принесли нам на дорогу, чем были богаты, благодарили за обучение детей, за помощь во всех своих нуждах, некоторые искренне плакали…».

Василий Ян не забудет своего нечаянного спасителя. Годы спустя семейная библиотека Сафьяновых пополнится повестью «Чингиз-хан» с дарственной надписью автора.

«Предъявитель сего тов. Янчевецкий В. Г. действительно состоит на службе в редакции газеты „Власть труда“ в должности помощника редактора, что подписями и приложением печати удостоверяется». Такое удостоверение выдали Василию Григорьевичу в Минусинске. Подходящая работа нашлась далеко не сразу. Зять, служивший уже старшим инспектором уголовного розыска, смог помочь только с поиском жилья. Янчевецкий нанялся возчиком в торговый кооператив, затем – учетчиком на мельницу. Но случилась беда: обвалился штабель мешков с мукой, и многопудовые кули придавили контролера. Хлебное место было потеряно, Василий Григорьевич пролежал со сломанной ногой до весны 1922 года.