- Я был уверен, что ты всё понимаешь.
- И всё же ответь.
- Я хочу, чтобы это был мой ребёнок.
- Зачем?
- Что значит - зачем?
Нет, он решительно не понимал, куда клонит Ира.
- Ты избавился от Нино. Сейчас она счастлива с другим и беременна от него.
- Это точно?
- О, Господи, Ильинский! - Сестра закатила глаза и коротко рассмеялась. - Нет. Я же сказала, что ничего не знаю. Но представь, что этот ребёнок не твой. Тогда ведь всё получается так, как ты хотел. Согласен?
Герман сжал челюсти, но отвечать не торопился. Вроде бы слова и предположения Иры были не лишены логики, вот только беда - как раз именно логики в том, что он испытывал сейчас, и не имелось.
- Всё ясно, - кивнула Ира. - Я так и думала. И если хочешь знать моё мнение…
Что там у сестры было за мнение, узнать он не успел. В гостиной раздался звук входящего звонка, Ира подняла трубку, и Ильинский замер на месте. Сердце, как бешеное, заколотилось где-то в горле. Он смотрел на то, как сестра с самым торжественным видом кивает на слова собеседника, но не слышал ровным счётом ничего. Только ослепляющую и оглушающую тишину. Звуки вернулись позднее, когда Ира отложила телефон и, вздохнув, проговорила:
- Ну поздравляю, Ильинский. Не знаю, чем вообще ты это заслужил, но теперь ты у нас дважды папаша.
Часть 37
Нино сумела хоть немного успокоиться и выровнять дыхание только тогда, когда оказалась в маленькой служебной подсобке и захлопнула за собой дверь, словно этим жестом можно было обезопасить себя от преследования Ильинского, если бы тот вдруг надумал за ней погнаться.
Но он этого не сделал. Да она, в общем-то, ничего подобного от него и не ждала. Скорее – боялась. Боялась столь многого, что в крови бушевал лишь один инстинкт – бежать. От него, от себя, от опасности, которую он представлял для ее ребенка. Только ЕЁ ребенка.
Прислонившись спиной к двери, она невольно вспомнила сейчас давний разговор, что состоялся у нее с мамой в тот день, когда она вернулась домой из больницы и призналась в том, что беременна.
Четыре месяца назад
- Что мне делать, мама?
Нино сидела в старом кресле, сжавшись в комочек так, словно желала сделаться невидимой, и ощущала себя в этот момент совершенно разбитой и потерянной. Это был первый случай за долгие годы, когда она позволила себе искать в ком-то другом опоры. Той опоры, что могли дать ей сейчас материнские опыт и мудрость.