Ильинский заставил себя подняться с постели через несколько минут. Накинул на спящую Нино одеяло, застегнул штаны и просто вышел из комнаты, будто чувствовал, что если останется ещё хоть на мгновение - испортит всё.
- Светишься, словно новогодняя гирлянда, - стоило только Герману спуститься вниз, констатировала Ира, о наличии которой он уже успел напрочь позабыть. Равно как и о том, что в его доме вроде как вечеринка, на которой присутствуют гости.
- Как Алина?
- Отлично. Спит. Остальных я уже выставила.
- Не удивлён.
- И это правильно.
Сестра поджала губы, словно сдерживалась и не давала себе ни единого шанса произнести вслух те мысли, которые бродили в её голове. Впрочем, Ильинский прекрасно понимал, о чём - вернее, о ком - они.
- Нино спит тоже. Так что… думаю, ты можешь отбыть домой, - проговорил он, когда молчание между ним и сестрой стало напрягать.
- Умотал девку? - Ира вскинула бровь, сильнее поджимая губы.
- Ир…
- Да ладно тебе. Можно подумать, я не в курсе, что это закончилось тем, чем и должно было закончиться.
- И всё же обсуждать это я не хочу.
- И я не хочу. Но ты такой забавный.
Ира мягко рассмеялась и, подойдя к Герману, приподнялась и провела губами по его щеке в невесомом поцелуе.
- Просто хочу, чтобы ты был счастлив, - шепнула она и вышла из гостиной, а следом и из дома, оставив его в одиночестве. И впервые за долгое время Ильинский захотел того, что озвучила сестра.
Он тоже хотел стать счастливым. И хотел сделать счастливой ту, что теперь принадлежала ему.
Часть 23
Сумасшествие. Горячечное, крышесное сумасшествие – вот на что была похожа близость Германа Ильинского. Та близость, которой она хотела так давно. Та близость, которая, казалось, перевернула внутри нее все и вместе с тем – поставила на свои места. Та близость, в реальность которой уже не верила.
И, наверное, настало время признаться себе самой – она всегда была здесь не только ради Алины, но и ради человека, единственную встречу с которым помнила столько долгих лет, кажущихся сейчас такими далекими и неважными, будто жизнь разделилась на две половины – ту, в которой Герман был недостижимой мечтой, и эту, новую, где в тот момент, когда он жадно брал ее, она ощущала себя желанной и необходимой. Ощущала себя на том месте, на котором так хотела быть.
И все, что произошло до этой вспышки между ними, тоже, казалось, было свидетельством того, что Герман желал ее – его ревность из-за Разумовского и его жадность, читавшаяся в каждом прикосновении; его слова и каждый его взгляд – все говорило о том, что он видит в ней, Нино, ту, кем она и желала для него стать. Пусть даже всего лишь на одну ночь.