— Видите ли, ваша мать, то есть миссис Макинрой, — девушка сразу отметила, каким холодным стал его голос, — ваша мать и мой отец много лет назад вместе убежали в Париж… Это был скандал десятилетия — нет, скандал века в нашей округе! Она бросила четырехлетнюю дочь и мужа, он — жену и двух сыновей…
Пэгги оторопела. Буря бушевала в душе, мысли путались. Как сквозь вату доносились слова Брюса.
— В Париже они жили на ее деньги, пока все не спустили. И тогда… Мне трудно так говорить об отце, но хочу, чтобы вы знали: «любезный джентльмен» бросил свою пассию в Париже одну, без денег, больную. А сам однажды утром объявился дома, ожидая, что «любящая семья» простит и забудет прегрешения его молодости… Моя мать не простила, она с ним развелась и теперь снова замужем и счастлива. Думаю, и я никогда не прошу. Старался, но не получается. — Когда Пэгги подняла на него глаза, то увидела совершенно окаменевшее лицо.
— Если они все потратили, и он бросил ее в Париже без гроша, как же она вернулась обратно?..
— Я ездил за ней, — тяжело вздохнул Брюс. — Сыновьям иногда приходится расплачиваться за отцов… Буду откровенным, рано став в доме старшим, мне пришлось повкалывать! Я сумел выкупить ферму — отец всю жизнь был мотом, — кое-что скопить. С тех пор как он снова тут, я выплачиваю ему пособие. Вполне достаточное для спиртного и гольфа, в который он играет, если трезв…
Пэгги выслушала горькую исповедь, не перебивая. Только сейчас она стала догадываться, какой ненавистью должно быть переполнено сердце Брюса Патерсона к хозяйке Реджвуда и собственному отцу, породившим бесконечную цепь несчастий как в одной, так и в другой семье.
— Ее оказалось трудно найти в Париже? — наконец тихо спросила она.
— А что было делать? Сидеть сложа руки? Да меня совесть бы заела. Отец трижды предатель — соблазнил женщину бежать, обещал жениться, разорил… Как нашел в Париже? Длинная история, не хочу даже вспоминать. Отчасти просто повезло.
— Она там заработала себе эмфизему?
— Зарабатывала всю жизнь, выкуривая по три-четыре пачки в день, а уж пили они вместе — отсюда и цирроз печени.
— Не понимаю одного, разве эти болезни заразные? — наивно спросила Пэгги. — Почему ее держат под замком?
— Чтобы комната была заперта, миссис Макинрой распорядилась сама. Думаю, опасаясь, как бы снова не появился ее кавалер. Мы, как видите, живем по соседству. А мне такая ситуация, когда мадам ни во что не лезет, на руку. Занимаюсь Реджвудом, оплачиваю уход за больной, лекарства и т. д. Совесть моя чиста.
Вот уж правда, с уважением подумала Пэгги, в благородстве ему не откажешь. Сильная личность, таких встретишь не часто. Судьба свела ее с ним, но вряд ли ей повезет вытащить счастливый билет именно с таким человеком, а жаль…
— Проблемы возникли теперь. Она умирает. Вполне естественно, меня интересует завещание владелицы Реджвуда, потому что я несу здесь ответственность за все. Кто бы ни вступил в права наследства — я отчитаюсь за каждый участок земли и любой полученный или истраченный доллар. Но она молчит. Не знаю, существует ли вообще завещание. Если нет, возникнет чудовищная юридическая неразбериха. Так что даже если вы действительно Пэгги Макинрой, все равно можете не получить семейную собственность. Все зависит от женщины, которая вчера вечером разразилась истерикой, увидев вас.
Надежды маловато, уныло сказала себе Пэгги. К счастью, бог не наделил меня хищническими инстинктами. Пусть все будет, как будет, вернусь в Нью-Йорк, потом в свой тихий провинциальный Элитон, жаль только, Брюса не окажется рядом… мужчины, которого, возможно, могла бы полюбить…
Ее опыт в сердечных делах был невелик. Воспитываясь под чужим, часто не очень доброжелательным взглядом, Пэгги научилась не столько прятать свои чувства, сколько вообще не давать им возможности произрасти — держала сердце в кулаке. Из осторожности, недоверчивости, боязни испытать разочарование и боль, которых в ее жизни и так хватало.
Но скорее всего одиночество стало своеобразной защитой своего «я», отчетливо пробивавшегося сначала в виде торопливых строчек дневника, потом первых литературных опусов. Они были ее прибежищем, в них она изливала душу: любила и ненавидела, карала и миловала. Там жила на полную катушку и давала волю страстям, а не где-нибудь на молодежной вечеринке, когда все за всеми ухаживают и второпях целуются.
Молодость, конечно, брала свое. Любить и быть любимой — естественная потребность вступающей в пору расцвета девушки, однако мужчины, с которыми она сталкивалась, являлись лишь отдаленным подобием того, кого рисовало воображение.
Менеджер магазина, в котором Пэгги какое-то время служила, настойчиво приударивший за приглянувшейся рыжеволосой кассиршей, был, например, по-своему славным парнем, отзывчивым и добрым, но… Пэгги с трудом находила с ним общие темы для разговоров, а уж признайся она в своих ночных бдениях над листочками рукописей, он принял бы ее за чокнутую и только посмеялся, посоветовав вместо глупостей всерьез заняться домашней стряпней или пойти на бухгалтерские курсы. Они оказались внутренне несовместимыми.
Мысленно своим избранником Пэгги представляла совсем не такого человека. Она мечтала о личности благородной, целеустремленной, преданной своему призванию, пусть и вполне прозаическому, мужчине, которого можно уважать и ценить за цельность натуры.