Люций Броменталь

Поразмыслив таким образом, Анисим внезапно осознал, что у него есть несколько вопросов к Убыри. Однако, к сожалению, поговорить с ней, как раньше, у своей землянки он не мог… птичек, из которых формировался в его сознании голос синей звезды, у него сейчас не было. А главное — где их найти в этой вавилонской свалке? Кошку, конечно, обнаружить несложно, а вот пернатых с разными голосами… И тут его осенило. Воспрянув духом, Анисим позвал волчат из других комнат и, к немалому удивлению своих воспитанников, распределил им какие-то детсадовские роли. И вот как он это сделал: — Ты, тощая рожа, будешь уткой… и ты… и вот ты ещё… теперь вы — три утки в брачный период. Знаете, как утки крякают? — Кря-кря-кря… — предположил Убяррр, вытянув шею и заискивающе блестя глазками. — Да… примерно так… только приятнее… не так мерзко. Но ничего, это дело практики. Ещё двум волчатам он назначил роли гусей. Двум поручил быть курицами, одному — кошкой, одному — поползнем, ещё одному — кукушкой… в общем, все оказались при деле. — Так… а теперь — встали вон там… ага, ближе к радиатору. Да ниже… где вы таких высоких куриц видели? Да, вот так… Убяррр, ты ляг вообще, чтобы так не корячиться… ага… ну и вы тоже. Теперь, значит, что… начинаете по моей команде гагакать, крякать, кудакать, ну и всё прочее… но не хором, а каждый сам по себе, вразнобой. Поехали! И тут вся эта компания принялась исполнять задание. Сначала не всё получалось, так что Анисим сердился и бросал в птичек и кошку чем под руку подвернётся — колбасой, холодцом, бутылкой «Хеннеси»… Но вот, благодаря такой умелой педагогике, дела пошли на лад, и упырь, застыв в кресле, блаженно закрыл глаза. Теперь его мысли текли ровно и спокойно, и постепенно, всё более чётко, между его внутренними репликами проступал голос синей птицы... — Сколько в этом городе наибольших, блаженная Убырь? — Никого, кроме тебя, Уррэ́бааг… скуден в этот раз мой посев, зато плодоносны зёрна. — Сколько хоть всего-то нас в Расеюшке… — Не более сорока… знаю твои амбициозные мысли… хочешь стать высшим жрецом… — Очень хочу, мудрейшая Гра́бла… — И Булы́нда… — Булы́нда! — Глаа-Ма́рда-Кра́мга-Злуу́нда… — Бэ́рха-Харгала́-Грэ́зла-Гарра́фа-Фу́рба! — Сурра́га… — Воистину, Балбаа́р!

Анисим неторопливо шагал за Хромым, который барахтался в траве… как он старается… удивительно, сколько в нем энтузиазма… Наконец, подойдя ближе, он поставил ботинок на худую спину парня в сбившемся пиджаке… — Ээ… Хромой… ты змея, что ли? — Да… я змея… змея… — прохрипел перепуганный Хромой… — Да-а… если ты змея, ну так покажи, как шипишь… — дружелюбно предложил Анисим, убрав ногу со спины… — А вот так… вот так… — охотно ответил Венька, с трудом перевернувшись на дрожащих руках, поднял лицо вверх и, обнажая редкие зубы, зашипел на Анисима: — Ссс-шшш – сс-шш – сшшш-ссшшш! — Да… знатно шипишь... теперь вижу — точно змея!

— Ба! У меня в руках автомат, а они стреляют в меня, ерунда какая?! Этот автомат я поломаю и выброшу в мусор! Но, выкрикнув это, Анисим тут же нарушил своё грозное обещание, потому что в его голове возникла более интересная мысль, посланная синей птичкой в его тёмную душу. Обратившись к щёлкающей зубами Вере, батюшка Анисим протянул к ней руку и закричал: — Рушалка мощнохвостая! Велика твоя утробная сила, и иную тебе дарую! Воспрянь, чешуёвая! Воспрянь, жаберная, реку тебе! И — бурбары – растабары – уббараг! — стань немедленно предо мной — рушалкой-кентаврой!

— Раз, два, три, четыре, пять, вышел Лёша погулять, прыгнул Лёша, скок-поскок, под ракитовый кусток, притаился и молчит, лишь ушами шевелит. Он за мир, и я за мир, покажи его, Убырь! Пламя стремительно вырвалось вверх и образовало в полутора метрах над полом вихрящийся синий шар, полностью покинув поверхность. Непонятно, как оно удерживалось в воздухе и не рассеивалось… но именно так и было. Уставившись расширенными зрачками, окружёнными жёлтыми кольцами крупных радужек, в око Убыри, Анисим увидел ряд быстрых, дрожащих изображений, словно листья на сильном ветру.

Они двигались вперёд, разгоняя темноту лучами своих фонариков и не заботясь о скрытности — в руках мужчин блестели верные АКа, гениальное оружие, созданное уроженцем Алтайского края Михаилом Тимофеевичем Калашниковым. Разумеется, это была современная модель. Вдруг издалека послышалось приглушенное рычание. Спустя мгновение лучи фонариков высветили сидящее по-турецки чудовище. Его брюхо напоминало шар для пилатеса, а жирный корпус местами прикрывали лохмотья. Пол вокруг упыря был завален упаковками. Выпучив мутные красные глаза на посетителей, чудовище задумчиво почесало брюхо и произнесло: — Диетологов на мыло! Ыыыы… Отвяжись, дурная жизнь… Я с незнакомыми не знакомлюсь! Разозлившись, монстр с трудом поднялся на кривые лапы и, угрожающе размахивая длинными верхними конечностями, медленно направился к людям, мужчине-волку и колли-девушке. — Ибица, потуши её! — скомандовала Соня. Но та и ухом не повела — она слушалась только Дмитрия… ну, возможно, ещё и Виктора Никанорыча по старой памяти. Но и то не в серьёзных делах. Например, сплясать для него могла бы, как раньше. — Стойте… позвольте мне поговорить… с ней, — произнёс Николай. — Ну, валяй… — согласился Дмитрий. Выступив вперёд, Николай поднял дуло, недовольно указал им на упыря и заговорил: — Здравствуйте! Не советую вам совершать опрометчивых поступков! И вообще… Что с вами? Вы — женщина… и так себя довели! На кого стали похожи?!.. Как вас зовут, кстати? — Марья… — промямлило оторопевшее чудовище, — Марья Константиновна! Но быстро пришла в себя и пошла в атаку: — Ыыы… Прочь диету!.. Бодипозитив!.. Моё тело — моё дело! Убырь! Тем не менее, Николай не собирался сдаваться. За ним стоял многолетний опыт педагогической деятельности. — Это неправильно… вы гробите своё здоровье! Вас обманывают, Марья! На вас наживаются фабриканты… Нет такого преступления, на которое не пойдёт капитал ради трёхсот процентов прибыли… — Ыыы… убырь-бырь-бырь… — на ходу его речи чудовищная Марья подыскивала аргументы в пользу обжорства, — и вдруг, оживившись, грузно подпрыгнула и торжествующе проревела: — Триста? Гыы… гыы-ы… отсоси у тракториста! Образина развеселилась и хохотала, схватившись за жирные трясущиеся бока. — Да? Вот так, значит? Что ж, я тоже умею сочинять стихи… Сейчас… Хаста ла виста, феечка! отсоси у Михаила Тимофеевича! И очередь пуль, пронзая пространство, положила конец хамскому безобразию.

На следующий день она пришла к нему… желая вернуть его. Плакала, злилась, умоляла, даже угрожала, что снимет побои и напишет заявление в милицию о том, что он её избил до синяков. — Чем же ты её колотил? — с влажными, полными слёз глазами, спросила Клава. — Половым хреном! Так и запишите в протокол. — Да ну… — немного покраснев, усомнилась потерпевшая. — Вот тебе крест. Клянусь Лениным. Мы же вчера во время инцидента где были, вспомни? Правильно, в кровати… а что мы обычно делаем в кровати сначала?… Ты сама знаешь. Так что всё сходится! Улики не выбрасывал. Если потребуется — предоставлю.

После хорошего застолья, она становилась доброй. Хотя, на самом деле, трудно сказать, кто лучше — обычная недовольная Вера или же Вера в хорошем расположении духа. Оксанка старалась избегать обеих версий матери и, слегка виляя хвостиком, быстро покидала кухню — привычное место для мамы. То в свою комнату — к наушникам и монитору, то в магазин или к подругам. А в последнее время, к недовольству Веры, — к одному из постояльцев, ловкому пареньку с глазами черного обсидиана. — Что, опять кусок колбасы стащила… опять бутерброды своему Джамшуту носишь? Ах ты, шельма! Я тебе сколько раз говорила! — кричала Вера со своего места на кухонном диванчике. — Не отнекивайся, я всё знаю! Ксяна! Ты меня слышишь? Ответь, когда мать с тобой говорит! Ксянка! У… подожди у меня! — Мам… ну что ты… я всего один бутерброд отнесла. Он голодный, а зарплата в конце недели… ему работать надо… кто тебе деньги будет платить? Это же я для нас… для бюджета! — с слезами на глазах отвечала Оксана, чувствуя свою вину… но что ей делать, как прикрыть воровство колбасы? Никак. Если бы она хотя бы водку воровала, тогда было бы понятнее… — Что? Смотри, принесёшь мне в подоле… для бюджета! Тогда я тебе такой бюджет покажу! Не смей больше переводить ему наши продукты! Пусть сам выкручивается. Мне тут мелких джамшутиков не нужно! И так места мало… найди себе кого-то приличного… с машиной… — и в таком духе она могла долго бормотать и ругаться, то облокачиваясь на спинку дивана, то распластываясь на столе. Её округлые руки с короткими толстыми пальцами и маленькими, как у детей, подушечками могли в это время заниматься — чистить креветки или щелкать семечки. Или, опять же, наливать водку в стопку. Это зависело от обстоятельств. Если во время разговора она подносила кусочки пищи или глотки жидкости к своим маленьким губам, тонущим в пухлых щеках, речь её получалась прерывистой и несколько невнятной. Но близким всегда было понятно. Повторять она не любила. Если речь не шла о водке. Про водку она охотно говорила: «Ну, повторим!». Тостуя, произносила: «Хай бог, не последняя!» или: «Хай нам бог здоровья!» или: «За нас с вами и за них!». Вера не уважала витиеватые выражения. Краткость — сестра таланта. Она пила или одна, или с пугливой подружкой Нинкой с пятого этажа. Она так часто называла её за глаза «Нинка с пятого», что «Спятова» стала как бы настоящей фамилией Нинки, в то время как паспортную фамилию во владениях Веры вообще не вспоминали. …Итак, пила она с Нинкой «Спятовой» или одна. И всегда — до дна. Часто сначала с Нинкой, а потом и без неё, становясь доброй и весёлой под разноголосый шум телевизора, так же постепенно и неотвратимо, как зреет золотое жито на поле. Вовка с ней не пил, потому что был закодирован. Да и хлюпик. Раньше, бывало, выпьет грамм двести и под стол. Городская конституция. А вот Вера Ванна… да впрочем, и так всё понятно.

Но сейчас Зинаида пришла явно не для того, чтобы беспокоить его ремонтом. Она находилась в откровенно нестабильном эмоциональном состоянии, о чем говорило слишком частое облизывание губ, из-за чего наряду с языком выскакивал ряд треугольных зубов. Эти зубы вызывали у Славика серьезное беспокойство. Также и серповидные когти на удлинившихся пальцах. — Морская волна! Белые птицы вдали! Мороженое! Солёный поцелуй! Славик стоял, боясь даже пошевелиться, и вздрогнул всем телом, когда металлическая дверь сотряслась. — Ну и ладно! Я уйду к другому! К Жорке Бернштейну! Жалкий скупердяй! Плюшкин! Убырь!

Капитоныч погрузился в запой. По крайней мере, сегодня он занимался тем же, что и вчера. Жена Варвара, как это обычно бывает в таких ситуациях, уехала в город к матери. В любом случае, она сама бы уехала. Его собутыльник, сантехник Олежка, а заодно — личный дворник, уже с трудом справлялся с этой попойкой, но продолжал опрокидывать в себя водку из хрустальных стопок. И слушал затянувшийся, повторяющийся рассказ Капитоныча. Вкратце, он говорил о том, что прошлой ночью Виктор Капитонович услышал во дворе подозрительный шум и тявканье собаки. Накинув халат и взяв фонарик, он решил сам проверить, что происходит, и, вооружившись револьвером, вышел на веранду. На веранде, тихонько отодвинув штору, он увидел, как неизвестный огромный пёс увлечённо занимается его собакой — умницей, красавицей, призёркой. — Представляешь… и вот эта скотина ебёт мою Ибицу… и ебёт, и ебёт, и ебёт… ты хоть понимаешь, каково это видеть — мне?.. и эта сука, уму непостижимо, похоже, не против! С первым встречным… Ну ничего-о, я выясню, кто это и… шкуру спущу! И с него, и с хозяина… у меня, сам знаешь, какие связи… При упоминании своих связей Капитоныч иногда поднимал масляный палец вверх, и его округлое лицо застывало в потуге, пытаясь изобразить что-то особенно значительное.

— Слышите? Слышите? Идёт Убырь! — с восторгом закричал Анисим, вытянув дряблую шею и вращая головой. — Летит, космическая птица! Летит! Похоже, долгое затворничество сказалось на Анисиме. Накопленное молчание вырвалось наружу, вылившись из его старческого горла в виде неукротимого крика. Ребята настороженно блестели глазами, удобнее перехватывая инструменты, а девушки прижимались друг к другу, словно испуганные зайчата. И это понятно, вокруг происходило нечто невероятное! Ветер, словно потерявший рассудок, превращался в ураган, а в небе клубился мрак, как будто в воду пролили чернила. — Вот так! Вот так! И вот она уже здесь! Здесь! — ещё громче закричал Анисим, с размахом сорвав с головы и бросив на землю смятую шапку. — Смотрите, как завивает! Завивает — только вьёт! Убырь!

— Эй! Милая! Подойди сюда! Деньги! Вот, держи деньги! Деньги на шубу! Шуба! Деньги! Встрепенувшись, упырь насторожилась и, следуя сильному инстинкту, подошла ближе. Сначала Николай беспорядочно окатил шифер, а затем густая моча, собравшаяся, забарабанила по лбу, ударила в нос и скулы, потекла с подбородка упыри, застывшей в ожидании денег. Открыв рот, бестия с тупым удивлением смотрела вверх, видимо, пытаясь сопоставить происходящее с воспоминаниями о денежных знаках.