Иван Панаев

История детства будущего фельетониста напоминает детство многих представителей среднего дворянства. Заботливые и нежные родители, как принято, с утра до ночи подкармливают его булочками и пряниками. У ребенка хороший аппетит, ведь он весь день в движении, бегает по двору и гоняет кнутом дворовых мальчиков, огрызаясь на женщин и лакеев. В то же время он кое-что и усваивает – даже зубрит (как говорят в школе) французские слова…

«Раз, два, три… chasse en avant!… Скрипка завизжала. Молодой человек, около двадцати шести лет, среднего роста, худощавый, с большими глазами, навыкате цвета потускневшего олова, с редкими светлыми волосами до плеч, в плисовом сюртучке, шелковых полосатых чулках и лакированных башмаках, – выставил правую ногу и шагнул вперед, тряхнув плечами…»

Слово «барыня» является уникальным для русского языка. Его невозможно перевести на другие языки. У нас есть два основных класса мелких барынь: столичные и провинциальные. Как два величественных дерева (если говорить возвышенным языком), они роскошно разветвляются и красуются в бескрайних просторах Русского царства. Столичные барыни делятся на московских и петербургских…

«Моя барышня – истинная барышня. Маменька и папенька без ума от нее… Но сначала стоит рассказать о маменьке. Маменька – простая, добрая и полная русская барыня. В свое время от нее также были без ума папенька и маменька, – папенька – богатый помещик, известный в округе своей суровостью и резкостью характера, прославленный охотник на собак…»

«Я знаком с Грибановыми уже около двадцати лет. Это замечательная семья, обладающая артистическими наклонностями. Музыка, скульптура, живопись и литература наполняют жизнь этого рода. Они полностью погружены в мир искусства. Каждый артист, даже с самым маленьким талантом, независимо от того, в какой крошечной области он трудится, будь то искусная игра на балалайке, вероятно, будет тепло принят в этой уважаемой семье…»

Его превосходительство занимает заметное и важное положение, поэтому другие генералы, говоря о нем, обычно вздыхают и качают головой: „Вот везет же этому человеку! Вот везет! Даже противно! В такой удаче родился!“ И действительно, должность его превосходительства во всех отношениях завидна – и по зарплате, и по уважению, и потому, что она такова, что почти невозможно обойтись без его превосходительства…

Ах, тетушка, как прекрасен ваш Петербург! Мне никогда не приходило в голову ничего подобного даже во сне!.. Как здесь все удивительно!.. какие набережные, какие площади, какие дворцы, какие громадные дома, какие нарядные дамы, какие экипажи! А вы когда-нибудь останавливались, тетушка, перед памятником Петру в лунную ночь?…

Представляю читателю некоторые размышления, сделанные мной в последнее время. Из этих размышлений в моей фантазии возник портрет целого лица… Это лицо, впрочем, не ново. Подобных лиц много не только в Петербурге. Эти лица, в целом довольно статичные и безжизненные, начали оживать, приобрели особый колорит и заговорили громко лишь в последнее время из-за некоторых обстоятельств, нарушивших их безмятежное существование…

Ещё каких-то 30 лет назад невозможно было не восхищаться Галерной гавани. Просторный покой среди плотной застройки, неподвижная поверхность водного зеркала, живописная архаика редких старинных зданий, медитативное очарование запустения и безмятежного забвения... Однако теперь, жестоко стиснутая наглыми многоэтажками, пересекаемая хамовитыми глиссерами и высокомерными яхтами, она почти лишилась своего мрачного обаяния... Но данный очерк не о жизни и обычаях приморского пригорода Петербурга 40-х годов позапрошлого века. Он посвящён обыденной трагедии его бедных и бесправных жителей.