Александр Амфитеатров

Талантливый, хотя иногда и чрезмерно парадоксальный, литературный отшельник Реми де Гурмон, ныне известный как поэт, романист и философ, а особенно удачно и глубоко – как критик, посвятил одну из своих лучших статей в превосходном сборнике «Le Chemin de Velours» исследованию типа современной французской «барышни», то есть молодой девушки в образованных и обеспеченных классах общества, созданных и защищаемых буржуазной культурой минувшего века. Фундаментом для этого блестящего этюда, не лишенного недостатков излишне широкого сатирического обобщения, но в целом полному правды и тонкого, инстинктивного чутья, послужил солидный том Оливье де Тревиля: «Наши девушки в собственных признаниях» (Les Jeunes Filles peintes par elles-mêmes)… Произведение представлено в дореформенном алфавите.

Каждый праздник приходит на землю, как царь, – в сопровождении ярко украшенной свиты обычаев, традиций, поверий, примет и суеверий, накапливавшихся на протяжении веков, в пышном ореоле символов, которые зачастую затмевают в сознании обычного человека религиозные или исторические корни отмечаемого события. Так, – за блеском легенды о „святом“, за сиянием поэтического венца вокруг его головы, теряются зрительные образы реальных черт его лица…

«Я так много писал в последние годы о женском вопросе, что мне было бы излишне распространяться о своем отношении к ожидаемому равноправию женщин и мужчин, если бы не естественное и целесообразное желание, присущее каждому катехизатору: еще раз прочитать вслух свой символ веры. По моему глубокому убеждению, женское равноправие – единственное средство против язв социального строя, разъедающих современную цивилизацию как в хороших, так и в плохих политических условиях. Нет политических строев, которые не ветшали бы до необходимости обновиться назревшим социальным переворотом…»

«Поццуоли изнывало в истоме полуденного зноя.Я лежал в тени нависшего над морем утеса, положив под голову, вместо подушки, толстую кипу русских газет, только что полученных с почты.От Неаполитанского залива веяло ароматом моря, отдыхавшего после вчерашней бури. Кто знает море, вспомнит этот запах, поймет меня и позавидует мне.С берега веяло лимоном и розами…»

Вечная память Анне Ивановне Сувориной! Она пережила своего известного супруга, Алексея Сергеевича, почти на двадцать пять лет и покинула этот мир, став старушкой, вероятно, в весьма преклонном возрасте…

Бывают удивительные времена и ситуации, когда даже несчастье может принести радость, так как влечет за собой нечто неожиданно утешительное. Так произошло и с кончиной М. Н. Ермоловой. Честно признаюсь: я не ожидал, что её уход из жизни вызовет такое сильное впечатление в эмиграции. То, что это событие потрясло нас, москвичей, понятно. Покойный Дорошевич часто говорил: – Счастлив тот, кто был москвичом, когда в Долго-Хамовническом переулке жил и творил Лев Толстой, а в Малом театре выступала Ермолова!..

Не могу вспомнить, в каком именно году Московская консерватория решила призвать к себе на помощь из Петербурга вокального талантливого исполнителя Ф. П. Коммиссаржевского. Я впервые услышал его знаменитую дочь, Веру Федоровну, 21 января 1881 года в Пушкинском театре. Любители театра, среди которых был и юный Станиславский, ставили „Каменного гостя“. Вера Федоровна исполняла роль Лауры и пела обе серенады из оперы Даргомыжского. Я не ошибаюсь в дате, так как в тот день скончался А. Ф. Писемский, и в фойе театра был быстро установлен бюст писателя, обвитый черной лентой…

«Давно или не очень, но наши деды запомнят, – захотел Господь Бог наказать людей за их нечестие. Он задумался, как именно это сделать, и провел совет с ангелами и архангелами. Архангел Михаил сказал Господу Богу: – Пошатай их, Господи, трусом…»

Об этом ночном нападении на казачий пост много обсуждали по всей Эстляндии. Жаль, что не было никого, кто мог бы рассказать правду. Когда солнце осветило обгоревшую казарму, внутри и рядом с ней не оказалось ни одного живого человека. На земле лежали одиннадцать закопченных или обугленных тел…

«Летом 1908 г. тихо и почти незаметно исчез из жизни человек, по профессии врач, пользовавшийся долгою и громкою всероссийскою известностью, а вернее будет сказать – даже знаменитостью. Человека этого с самой ранней молодости звали и почитали прямым преемником Боткина и Захарьина. Уже к тридцати годам он слыл в Москве под шутливою кличкою „Пантелеймона-целителя“, а к сорока годам гремел от хладных финских скал до пламенной Колхиды как самый дорогой врач земли русской, к которому и подступа нет, и – уж если Остроумов не поможет, так никто не поможет!..»

Антон Григорьевич Рубинштейн был典типичным представителем „окна в Европу“: петербургским жителем и странником по заграницам. В Москву он заезжал редко и вряд ли испытывал к ней любовь, хотя она была ему предана. Его визиты в Москву становились настоящими праздниками для города. Во время своих коротких поездок Антон Григорьевич словно наполнял Москву своей фигурой, привлекая к себе всё общественное внимание и становясь временным „властителем дум“ столицы. Вспоминая знаменитых гостей „восьмидесятной“ Москвы, я могу назвать лишь двоих, так же как и Антона Рубинштейна, окруженных московским культом…

Сельцо Мартыновщину и Овечью Топь тоже полностью засыпала и укрыла под снегом двухсуточная метель. Она буйствует в морозном пространстве новогодней ночи, наполняя угрюмую пелену между небом и землёй резкими перелетами снежных вихрей…

Поезд мчался. В тесном задверном углу третьеклассного вагона, с промерзлым до бела окном, было холодно, тускло, слепо. Фонарь беспокойно мигал оплывшей стеариновой свечей, в вентиляторе пела вьюга. Я лежал на жесткой скамье, вытянувшись на спине, руки за головой, в дорожном отупении, очень далеко и по скучному делу едущего человека, без мыслей, без внимания. Бывает такое милое состояние души и тела, когда не ты управляешь своими пятью чувствами, а они управляют тобою, и смотришь, и видишь перед собой не потому, что есть воля и желание смотреть, а только потому, что глаза на месте, зрительный аппарат работает; слышишь не то, что интерес велит слушать, но что само в уши лезет...

«Синяя ночь…Такие ночи только в Украине и бывают. Небо – точно оно живое и дышит – тихо трепещет от мерцания звезд, под ними важно плывет огромный золотой месяц, с его круглого лица падает в бездну ночи поток молочного света, и вся воздушная пропасть как будто насквозь пропиталась жидким серебром…»

«Макса, то есть Максимилиана Александровича, Волошина я знал хорошо, близко и дружески (несмотря на разницу в возрасте) в его молодые дни в Париже. На протяжении двух лет он почти ежедневно приезжал к нам на виллу Монморанси, редко пропуская день-два. В то время он был самым жизнерадостным и общительным молодым человеком среди всей литературно-артистической богемы не только русского (с ним Макс, пожалуй, меньше общался), но и „всего“ Парижа. Он цвел здоровьем как физическим, так и душевным и так ярко наслаждался прелестями юной жизни, что это даже вызывало недовольство у некоторых…»

Бедному сыну газеты приснился сон. Ему явился Великий Дух и произнес: – Бедный сын газеты! Проси у меня, чего бы ты ни хотел. Сегодня я в таком хорошем настроении, что готов исполнять все человеческие просьбы, даже самые безумные…

«Одна петербургская журналистка посчитала необходимым воспеть хвалебный гимн петербургским думцам за то, что к ним „случайно пришла хорошая мысль, и они решили принимать в школьные учительницы только незамужних женщин“…»

«Храповицкий мещанин Тимофей Курлянков стоял на коленях в глубине „котла“, выветренного в пластовой шиферной скале над Енисеем, и чинил рыболовную сеть. Он был очень не в духе. Сегодня утром нежданно-негаданно пожаловала к нему из города на одинокую заимку жена его Ульяна, баба еще молодая, но пьяная и гулящая. Тимофей, человек степенный и работящий, ее терпеть не мог…»

Первобытные верования, мир сновидений, психические расстройства и магия – все эти темы вдохновили Александра Амфитеатрова (1862—1938) на написание оккультного романа «Жар-Цвет». Это произведение представляет собой сборник повестей, объединенных фигурой графа Гичовского – авантюриста и мистика. В нем воссоздается легенда о цветке папоротника, который дарует бессмертие и богатство, а также рассказывается история о мертвой любовнице-самоубийце, преследующей московского банкира даже после своей смерти. Захватывающий сюжет переплетается с атмосферой восточноевропейских легенд, алхимии, масонских тайн и спиритизма.

Первые страницы русской летописи рассказывают о хлебных неурожаях и последующих народных голодовках. В 1024 году летописец фиксирует «мятежъ великъ и голодъ» по всей суздальской земле. В 1071 году упоминается о «скудости» в ростовской области, вдоль Волги, Шексны и Белого озера. В 1059 году от голода, холода и мора погиб целый степной народец – торки…