Дмитрий Мамин-Сибиряк

Замысел книги воспоминаний берет свое начало в 1891 году. «Необходимо будет на всякий случай записать воспоминания о всех… простых и добрых людях, с которыми прошло мое детство»…

Когда летом я приезжал в Журавлевский завод, первым делом направлялся к дьячку Фомичу, который жил рядом со мной. Обычный путь проходил через огороды: перепрыгнешь через невысокое „прясло“ – и сразу на территории Фомича. Здесь прежде всего привлекала внимание старая, накренившаяся баня, вся изрешеченная пулями и дробью, словно усыпана оспой. Особенно пострадали двери бани, на которых было видно черное пятно, тем более что в трудные моменты Фомич выковыривал застрявшие в них пули и снова использовал их. Стоит отметить, что эта несчастная баня располагалась как раз на границе с нашим садом, и пули Фомича могли беспрепятственно угодить в чужой огород, но на это никто не обращал внимания, тем более что Фомич славился на весь завод как хороший стрелок…

«Откуда он пришел на Симские промыслы, так и осталось загадкой… А любая загадка внушает страх, как и пугала она обитателей известных золотых приисков. Одно было очевидно: он был бессовестным и наглым человеком. Достаточно было взглянуть на его круглое, румяное лицо с впалыми серыми глазами, на постоянную улыбку полных, чувственных губ, на легкую лысину, говорящую о бурной молодости, на подкрашенные усы, вытянутые шильцем, на эти перстни и булавки, которые блестели подозрительным образом, – короче говоря, все в нем внушало недоверие, и он сам был диссонирующей нотой в гармонии приисковой жизни…»

Знаете ли вы, что происходит, когда паровая машина останавливается, водяное колесо перестает вращаться, и тысячи колес, валов и шестерен замолкают? Недавний шум мощного производства сменяется полной тишиной, охладившиеся горны печей открывают свои черные пасти, бесконечные приводы бездействуют на своих местах, словно тяжелая паутина какого-то скрывшегося гиганта-паука. И вас охватывает страх смерти именно здесь, под этими высокими закопченными сводами, где даже камни дрожали от тяжелой работы машин, а радостное пламя вырывалось из горнов с потоками ослепительных искр, и клубы черного дыма день и ночь валили из высоких заводских труб…

В произведениях писателя персонажи являются сильными и яркими личностями; в них торжествуют благородные чувства.

Замысел книги воспоминаний восходит к 1891 г. «Нужно будет написать на всякий случай воспоминания о всех… простых и хороших людях, среди которых прошло мое детство», – писал Мамин-Сибиряк в письме к матери.

«– Еремка, сегодня будет пожива… – сказал старый Богач, прислушиваясь к завывающему ветру в трубе. – Смотри, какая погода разыгралась. Еремкой звали собаку, потому что она когда-то жила у охотника Еремы. Какой породы она была, трудно сказать, хотя на обычную деревенскую дворняжку не походила. Высокая на ногах, с широким лбом, острая морда и большие глаза. Покойный Ерема не любил ее за то, что одно ухо «торчало пнем», а другое висело, и еще за то, что хвост у нее был совсем необычный – длинный, пушистый и болтавшийся между ног, как у волка. К Богачу она попала еще щенком и потом оказалась необыкновенно умной…»

Деревня Шалайка находилась в глубоком лесу, на высоком берегу реки Чусовой. Колесная дорога заканчивалась в Шалайке, и дальше не было пути. В эту деревню никто не заглядывал, кроме одного священника, который жил в Боровском заводе, находящемся в тридцати верстах оттуда. Каждый раз, когда он приезжал, его удивляло, что у всей деревни одна и та же фамилия – Шалаевы. На самом деле, это была скорее кличка, чем настоящая фамилия…

Вечер. Мелкий осенний дождь накрапывает, словно просеянный сквозь тонкое сито. По дороге медленно движутся обозы. Бедные лошади застревают в липкой глине и едва тянут тяжело нагруженные телеги…

Бухарбай был молод и неразумен, и когда человек неразумен, его не обижает только ленивый. Так и было с Бухарбаем. После смерти отца у него остались достаточно средств – новая кибитка, целый косяк лошадей и много баранов. Молодой Бухарбай считал, что сможет наслаждаться отцовским наследием всю жизнь, и начал веселиться с друзьями. Пока другие трудились, Бухарбай развлекался и говорил: „Зачем мне работать, если у меня все есть? Пусть трудятся бедняки“…

Солнце быстро опускалось за лес, а июльские ночи в горах наступали без сумерек – как только солнце садилось, сразу становилось темно, словно какая-то невидимая рука задергивала занавес. С озера, окруженного высокими синеватыми горами, потянуло холодной сыростью. В летние дни солнце садится стремительно, и я ускорил шаги, чтобы успеть до темноты добраться до заимки "брата Ипполита". Издалека за мной внимательно следил мой верный пес Орлик, который не решался подойти ближе – он держался на почтительном расстоянии, ведь съел молодого зайчонка и ожидал наказания. Пес в целом был не очень хорошим и хитрым, но что поделаешь, когда нет ничего лучше. В моем ягдташе болтался один потерянный чирок – результат целого охотничьего дня. Впрочем, нарастающая темнота скроет все недостатки в отношении охотничьих трофеев…

В снах, как принято считать, отсутствует какая-либо логика; однако, по моему мнению, это неверно — логика должна присутствовать, просто мы её не понимаем. Возможно, это логика какого-то другого, более высокого порядка…

Маленький Прошка всегда спал как убитый, и утром сестра Федорка долго тащила его с полатей за ногу или за руку, прежде чем он открыл глаза. – Вставай, отчаянный!.. – ругалась Федорка, стаскивая с полатей разные лохмотья, которыми Прошка укрывался. – Недавно оглох, что ли? Слышишь свисток-от!.. – Сейчас… Привязалась! – бормотал Прошка, пытаясь укатиться в самый дальний угол…

Впервые напечатан в газете «Русские ведомости» (1898, № 241, 1 ноября). В 1905 году автор включил его в сборник «Сибирские рассказы». Публикуется по тексту: «Сибирские рассказы», т. III, М., 1905.

В произведениях автора персонажи – это мощные, выразительные личности; в них торжествуют благородные чувства.

«События разворачивались двадцать пять лет назад в удалённом уральском городке З., который являлся центром обширного горнозаводского округа. Благодаря этому, в городе проживало множество служащих: управителей, смотрителей, надзирателей, бухгалтеров, письмоводов, их помощников и просто писцов…»

Дождливый летний день. Я обожаю в такую погоду гулять по лесу, особенно когда впереди есть теплое местечко, где можно обсохнуть и согреться. К тому же летний дождь – теплый. В городе в такую погоду – грязь, а в лесу земля жадно поглощает влагу, и вы идете по слегка влажному ковру из прошлогодних опавших листьев и осыпавшихся игл сосны и ели. Деревья покрыты каплями дождя, которые сыплются на вас при каждом движении. А когда после такого дождя выглядывает солнце, лес становится ярко-зеленым и сверкает алмазными искрами. Вокруг вас царит что-то праздничное и радостное, и вы ощущаете себя желанным, дорогим гостем на этом празднике…

«– Васька едет на дачу!.. – пронеслось по двору, где резвились дети разных возрастов. – Васька едет!.. Это восклицал взъерошенный мальчик лет восьми, выбежавший на улицу в одной рубахе, босиком и без шапки, несмотря на холодный апрельский день…»

Глубокая осень. Последний осенний караван "выбежал из камней" лишь к 8 сентября. На реке Чусовой бурлаки называют горы "камнями". Ниже камней Чусовая течет уже среди низких берегов. Скалы и хвойные леса быстро уступают место мирной сельской картине: по берегам расстилается пестрая скатерть пашен, заливных лугов и редких перелесков. Иногда появляется глухая деревушка, иногда мелькает далекая сельская церковь… и снова глухой простор на десятки и сотни верст…