А нам, как и велел Хокинс, продолжать.

— Делаем, — выдыхаю я и жму на спуск. Дистанция менее пятисот метров, для цели «кабина авто» и насквозь знакомого «фала» вполне посильно. Очередь, вторая, третья, и вот уже магазин пустой, меняю, а у пикапа выбито лобовое стекло и в распахнутую настежь водительскую дверь свешивается окровавленное тело, где-то в стороне свистят пули, ага, вот он ты, за радиатором, успел выбраться, ну на, лови, еще, еще, вот, и тушка, судорожно дернувшись от пуль триста восьмого калибра, роняет автомат и падает в пыль, в кузове пикапа один труп точно есть, отлично, родная, а где там еще твои, не вижу, и черт с ними, лишь бы они нас тоже не видели, огня не ведут. Наблюдатели со стереотрубой срисовали нашу позицию? Вообще должны были, даже на ярком новоземельном солнце вспышки выстрелов видны достаточно хорошо…

Разрыв снаряда, редкая каменная шрапнель барабанят по бронежилету, плевать, целы — целы, родная? Встречаю ее безумный взгляд, киваю, сжимаю вздрогнувшие пальцы, держись, любимая, мы живы, а остальное приложится.

Там, где-то неподалеку, бой продолжается, пулемет Фреда по-прежнему бодро отвечает неизвестным стрелкам. Хокинс молчит.

И артиллерия молчит. Почему — а пес ее знает, молчит, и спасибо.

— Кто-то шевелится, — вдруг говорит Сара.

— Кто, где? Координаты дай.

— На три часа, дистанция где-то триста…

Массаракш, отполз небось от пикапа и пытается подобраться сбоку… так, вот тут у меня справа удобная стрелковая ниша, сейчас, если мелькнешь на директрисе… есть, аккуратно жму на спуск, скупая трехпатронная очередь вспарывает ногу, клиент от боли вздрагивает, переворачивается и получает вторую короткую уже в корпус, после чего замирает и дальше не шевелится.

Снова меняю в «фале» магазин. Четыре полных. Проверяю на всякий случай сброшенные — один пустой, во втором еще патрона четыре. Из остатков цинка, купленного в незапамятные времена, сразу по прибытию на «Латинскую Америку» через «ворота» Сьюдад-Мехико, доснаряжаю оба. Как раз хватило, и пять патронов в запасе, прячу в свободный подсумок. Все, снова полный боекомплект.

Неожиданно где-то в том же районе, что и ранее, хлопает дымовая граната, и сразу за ней еще одна. Наверное, эти Ястреб все-таки не вручную швырял, а запустил из подствольника, в натовской номенклатуре всякие есть, это вам не отечественные «воги», где только «боевой осколочный», «учебный инертный» и «омоновский слезоточивый» сугубо по большому блату…

В зеркальце смотрю на тучу густо-черного дыма, которая закрывает от стереотрубы нас и, очевидно, Фреда и Ястреба… стоп, а пулемет-то молчит, и Хокинс голоса не подает, хотя явно живой, кто-то же дымовухи пустил. И с той стороны по ним сейчас никто не стреляет…

— Любимая, давай-ка наружу.

Сара без возражений поднимается, карабин за спиной, «эм-шестнадцать» у плеча. Вместо обеих наших тачек — гора дымящего покореженного железа; обхожу слева, пригнувшись…

— Влад, Сара, бегом сюда, — оживает в рации голос Хокинса, а из-за стоящего в полутора сотнях шагов багги с толстой трубой турельной безоткатки машет рука.

Бегом не бегом, как уж получается — на кросс мне и в лучшие времена дыхания не хватало, ну а Саре тем более, сама далеко не тростинка, так сверху добавили еще двадцать кило непривычного железа. Подбегаем к багги; что-то среднее между армейским DPV и самоделкой из «Безумного Макса». Рядом три трупа, Хокинс в полуприседе на багажнике, за развернутой на левый борт безоткаткой.

— Сара, водителем, Влад, бортстрелком. Мы еще повоюем, клянусь святым Дунстаном!

— А что Фред? — выдыхаю я, плюхнувшись на правое сиденье.

— Живой, прикрывает с моей старой позиции, мы с ним эту дуру красиво приманили… Так, Сара, в управлении разобралась?

— Да тут того управления… Все, готова. Куда ехать?