Вероника шла по улице, осторожно обходя лужи, в которых отражались редкие фонари, и не совсем трезвых парней, которые нет-нет да крикнут что-нибудь вслед стройной девушке, вечером идущей по эспланаде, типа: «Эй, красавица, пошли бухнём!» Веронику коробило это, но не сильно, она привыкла к городу, к людям, к жизни, которая текла вокруг нее, образовывая маленькие водовороты, но так и не затягивала вглубь. Жизнь была скучна и однообразна. В семнадцать лет Вероника мечтала о будущем, прекрасном и насыщенном событиями и интересными людьми, о наполненном смыслом и высокими чувствами бытии, в котором она, девушка с недюжинным умом, будет играть одну из главных или хотя бы больших ролей. Но нет, закончилось школьное безмятежное время, пролетели годы университета, и то самое бытие шмякнуло девушку об асфальт реальности и растворило почти в однообразной массе стандартного человечества. И естественный путь: «замужество, дети, борьба за жилье, любовник, карьера, пенсия, внуки, медленный конец» – был для нее предопределен, если бы не резкое неприятие Вероникой всего этого спокойного существования. Она, после некоего замешательства от отсутствия внимания к ней, такой умной и неординарной, как ей казалось, со стороны большого мира города Перми, решила, что если мир не идет к ней, то она сделает так, что мир о ней узнает. Правда, как это осуществить, она не знала и пыталась проявить себя различными способами, известными и неизвестными. Попробовала пожить в обществе сектантов-русофилов, быстро осознав, что это народное течение ничего общего с любовью к родине и полетом великих мыслей не имеет, курила марихуану с немногочисленными уже к тому времени рокерами-музыкантами, которые склоняли ее к сексу посредством маловразумительных текстов, положенных на сомнительного качества музыкальные эксперименты, пила вино с водкой в обществе эзотериков, медленно тянущих из нее последние деньги, которые она за неимением других предложений получала, стоя в супермаркетах у касс с коробкой сигарет «Мальборо», уже машинально произнося набившую оскомину фразу: «Вы курите?» Но ничто из этого не приносило ей удовлетворения собственным существованием.

Она устроилась на более-менее привлекательную работу, привлекательность которой заключалась в том, что работа эта не мешала поискам Вероники правильного пути. По сути, на работу можно было ходить не часто и не с утра. Утром поиски пути долго продолжались в виде медленного и нежеланного перехода из фазы снов, где истина была почти рядом, в мерзкую фазу бодрствования. Она начала читать новинки современной литературы и по инерции эзотерические сочинения околонаучного содержания и неожиданно для себя поняла, что, вероятно, всю свою недолгую жизнь она делала всё неправильно.

Новую цель сформулировала Вероника для себя в поиске настоящего, подходящего ей мужчины. Мужчина по сути своей вожак, и если найти правильного мужчину, то и её бытие обретет смысл в том, что она будет помогать вожаку-мужчине осуществлять поиск цели существования. Мысль эта, пришедшая как всегда утром, её ободрила и запутала. Цель была обрисована более конкретно, но пути ее достижения вновь стали туманны.

Перебрав всех знакомых мужичков и придя к неутешительному выводу, что они не подходят: кто по уровню интеллекта, кто рылом, извините, не вышел, а кто просто, кроме первичных и иногда вторичных половых признаков, и на мужчину-то не тянет, Вероника обратила свой взор на Интернет, который давал возможность расширенного поиска искомого объекта. Попробовав и много раз обжегшись, но не унывая от этого, она все-таки нашла человека умного, как казалось вначале, начитанного и делового – а наличие собственного бизнеса, пусть небольшого, для Вероники было верным знаком знания истинного пути – но иногороднего. Они быстро списались, она строчила ему на почту и в социальные сети свои размышления, он коротко отвечал, не критикуя, впрочем, довольно сбивчивые и нелогичные выводы и наблюдения молодой девушки. Но разочарование наступило позже, уже когда они встретились, сначала было короткое и страстное свидание в Москве, в гостинице, потом он оплатил ей билет в Питер, куда вновь приехал в командировку, потом были разные гостиницы России, в основном столица, немногословные посиделки в ресторанах, после которых он быстро уезжал в аэропорт, оставляя ей денег на обратный билет, усталые взгляды его при разговорах о значении души в мире и просьбах побыть с ней еще немного. В конце концов Вероника вдруг поняла, что молчание не есть признак духовного равновесия, а наличие денег не есть признак ума. Добила ее новость о жене и ребенке, которые были, оказывается, у мужчины-вожака. По неопытности Вероника как-то вначале не касалась этого вопроса, задурманенная уверенностью в правоте своих поступков и размышлений. В итоге она перестала отвечать на его короткие сообщения и погрузилась в себя. В себе ей было уютно, но скучновато.

Уютно потому, что ее разум и душа, в переселении которой она не сомневалась и мнила, что в прошлом душа ее жила в великой женщине, имя которой осталось в глубине веков, не конфликтовали друг с другом: душа хотела песен – разум находил их в необъятных просторах социального информационного поля. Причем Вероника разделяла разум и душу, именно так, она считала, что душа отвечает за трансцендентное, неосознанное, великое, а разум – за логичное, приземленное, материальное. Редкие подруги не понимали ее, вещая при встречах о мужчинах, машинах, шубах и клубах, сплетничали о ее сексуальной жизни, посмеиваясь в коктейльные трубочки, она улыбалась на редких вечеринках, но вновь спешила домой, к своим разношерстным книгам, уютному диванчику и современному окну в социум – Интернету.

Скучновато – потому что без внешнего общения, без новостей, без живых разговоров разум ее начинал сообщать душе о том, что жизнь бессмысленна и не нужна. На встречу с Кириллом, фотографию которого она не видела – тот скрывал её, по-видимому, по той же банальной причине – был женат – она пошла отчасти из-за грызущей ее скуки, а еще потому, что Кирилл показался ей необычным, увлекающимся человеком, который не писал сразу же «давай сделаю тебе куннигулис, милашка», а интересно рассказывал об истории, о поисках загадочных кладов, о древних жителях Прикамья, поклонявшихся огню, о зверином стиле, находках, ночевках в палатках, красивых закатах и молодых неверных восходах. Вероника вспомнила университет, родной истфак, поиски черепков в редких археологических практикумах и решила пойти, выпить латтэ и послушать умного мужчину. В конце концов, от нее не убудет, а может, что и произойдет.

Произошло совсем не то, что она ожидала. Кирилл ей сразу не понравился и внешностью, и голосом, а вот второй, нежданный незнакомец, его друг, показался ей удивительно цельным, хоть и почти не открывал рта. Но его манеры, пронзительный взгляд, утонченные черты лица, благородные морщины, выдающие возраст, но украшающие, высокий лоб, дающий понятие о силе ума, привлекли Веронику почти сразу. В смятении, отказав толстенькому Кириллу в продолжении вечера, она покинула место свидания, тихо проклиная себя за нерешительность, за то, что просто не поговорила с тем утонченным мужчиной, не дала ему номер своего мобильного, но предпринимать что-то было уже поздно: он остался там, а она шла по вечерней Перми домой, к своему уютному диванчику и недочитанной книжке популярного Липскерова.

Станислав Николаевич, перетерпев ночь в гостинице – болела голова – и поздно позавтракав, встретился с Кириллом. Тот, подмигнув, заказал плотный обед и ответил на все вопросы. Оказалось, что у него обширная сеть поставщиков артефактов по краю, несколько пунктов приема антиквариата, связи в маленьком мирке пермских собирателей и изготовителей подделок старины, пара бригад копателей, которые под его мудрым руководством грабят известные и не очень известные памятники археологии.

– На Рождественском городище уже не копаем – туда зашла Камская экспедиция, муфтият денег дал на раскопки. Да и выкопано там немало, – вещал Кирилл, поедая борщ. – Вот Чердынь – другое дело. Опасно там, конечно, стало, да кто не рискует – не пьет шампанского. Места там знатные, народу мало, а заходов персов было много, кругом селища и городища. Я пару раскопал, гривны есть, серебро, блюдо там же взяли, пластины серебряные, металлопластика, бляхи. Но бронза вас не очень интересует. У меня много звериного стиля.

Станислав Николаевич покачал головой, мол, звериный стиль – нет, не его формат.

– Зря, я очень увлекаюсь. Вот еще есть райончик, куда персы заходили…

Садомский вздохнул: персы в эту глушь никогда не заходили. Но перебивать не стал, слушал, ожидая, когда Кирилл уйдет. Но тот только принялся за драники с котлетой.

– Так вот, райончик перспективный, были там в советское время экспедиции, только вроде ничего не нашли, но недавно познакомился с одним чудиком, вроде дауншифтер, но ушел недалеко, район напротив Добрянки, тут езды час. Сидит, кузнецом, типа, работает, а сам собрал палку, металлоискатель простенький, и шастает с ним по окрестностям. Вот меч приволок медный, рукоять золотой нитью обмотана, явно десятый век. Блюдо серебряное нынче продавал, да ломит цену, я не взял. Наверно, всё еще у него. Надо туда как-нибудь податься, да пока в Чердыни все мои работают, зашурфились, на лопату встали, пока всё не выкопают, не сниму их.

Станислав Николаевич высказал желание взглянуть на фото тех находок. Кирилл покопался в смартфоне и показал. Фотографии были плохонькие, определить подлинность по ним было невозможно, но если предметы настоящие, то они были более-менее ценны. Блюдо было булгарским, меч, точнее то, что от него осталось, – тоже. Тринадцатый век, не раньше.

– А как бы с ним встретиться, Кирилл? – спросил Садомский, но Кирилл только рукой махнул:

– Не, невозможно. Я могу выкупить, но цена… Миллион за блюдо просит, пятьсот за ножик. Барыга.

Садомский хитро поглядел на собеседника, сразу поняв, что тот набросил раза в три. Дело было привычное, сошлись на половине цены, Кирилл пообещал в следующий раз привезти артефакты, Станислав Николаевич оставил задаток. Довольный координатор местных черных копателей допил кофе и покинул место встречи, а Садомский судорожно достал телефон и набрал заветный номер. На другом конце, где-то далеко-далеко, загудел вызов, и через пару минут томительного ожидания раздался голос, который показался Станиславу Николаевичу голосом леонардовской Моны Лизы:

– Слушаю вас, кто это?

Он смутился вначале, не зная, как ответить, а потом проговорил:

– Вероника, я видел вас вчера в кафе, вечером. Меня зовут Станислав, вы, верно, забыли, но если у вас есть свободное время, я бы мог пригласить на чашку чая…