— В следущий раз, мисс Невилл, лучше готовьтесь к интервью. Я не назначаю цен на мебель, которую проектирую, — это делает компания. Да и они спрашивают цену вовсе не за стул и не за лампу — нет, это цена моего имени. К тому же, поверьте, я еще довольно дешев — например, Нолл за каждый стул Ричарда Мейера note 14 запрашивает по десять тонн.

— А вам не кажется все это просто аморальным? Ведь столько людей в мире испытывают сейчас лишения…

— А вам не кажется аморальным писать для журнала псевдоинтеллектуалов да богачей, которым ровным счетом наплевать на бедняков?

— Туше. И что вы делали в Луксорских Банях?

— Отец обожал турецкую баню и частенько брал меня с собой. Он вообще считал, что можно позволить себе буквально все: залпом выпить бутылку бренди, прокуролесить всю ночь напролет, — если только на следующий день сходить в турецкие бани и выпарить все последствия своих эскапад.

— Эскапад? — Она впервые улыбнулась.

— Я вообще верю в слова, где больше одного слога.

— То есть вам нравится язык?

— Я верю в него. Ведь это единственное, что нас связывает.

— А то, чем вы занимаетесь? Разве человечество не находится в полной зависимости от своих сооружений?

— Верно, но если оно окажется не в состоянии объяснить, что ему требуется, то и построить ничего не сможет. Даже самую примитивную травяную хижину.

— Но что лично вы думаете о своей работе, мистер Радклифф?

Не моргнув глазом и не испытывая ни малейших угрызений совести, я снова слизал у Кокто note 15. Только на сей раз заменил всего одно слово — вместо «писатель» вставил «архитектор».

— Я знаю, что каждое из моих творений могло бы прославить любого архитектора.

— От скромности вы явно не умрете. Теперь настала моя очередь податься вперед:

— Значит, по-вашему, есть кто-то лучше меня?

— Хотя бы Альдо Росси note 16.

Я презрительно отмахнулся:

— Его удел — кладбища.

— Тогда Кооп Химмельблау note 17.