— Это значит, правда, только с некоторой разницей в деталях. Думаю, ты догадываешься, что Фанни рассказала тебе обо всем этом с небольшим креном в свою пользу.

— Догадываюсь. Не такая уж я дура. И могу тебя заверить: когда она закончила, я сказала: «Спасибо тебе, Фанни. Теперь я понимаю, почему Гарри выбрал меня, а не тебя». И повесила трубку. Пусть она хоть подохнет. К нам с тобой это не имеет отношения. К нам с тобой это не имеет отношения. О, это самое заурядное предательство, Гарри. Это мерзко, и несправедливо, и эгоистично, и люди, которые любят друг друга, никогда так не поступают. Вот и все. Очень просто. Поэтому я и хочу знать, почему ты так поступал? И почему ты так поступал со мной, да еще так часто? На твои отношения с ней мне наплевать.

Мимо нас по автобану с ревом пронесся грузовик. На площадку въехала машина с польскими номерами. Из нее выскочили два невысоких человека и бросились к туалету. Когда они через порядочное время появились из него, на лицах их цвели довольные улыбки. Я все еще молчал. Компьютер у меня в голове перевел все программы в оперативную память и сейчас перебирал их в поисках решений. Но в те же самые наносекунды я отбрасывал все появляющиеся ответы, поскольку они были либо слишком умными, либо уклончивыми или просто фальшивыми.

— Мне очень хотелось бы сказать тебе то, что ты хочешь услышать. Наверняка существует ответ, который бы утешил тебя и поднял тебе настроение. Но знаешь, какое единственное слово сейчас крутится у меня в голове, Клэр? — Борьба. Я не хочу сейчас вилять перед тобой и не хочу уходить от ответа. Я говорю о действительно трудной каждодневной борьбе за то, чтобы поступать правильно. Ты очень хороший человек и именно из-за этого… дара, думаю, просто не представляешь, как это трудно — поступать всегда правильно, особенно с людьми, которые для тебя что-то значат. Ты по самой природе своей хороший человек, и тебе этого не понять. Порой я тебе страшно завидую. Легче всего, конечно, сказать что-нибудь вроде «молния ударяет в самые высокие вершины», мол, если собираешься и дальше любить меня, тебе придется принять меня таким, какой я есть. Но ты имеешь полное право и отказаться. Может, во мне действительно есть какое-то величие, но я могу честно тебе сказать, что в последние месяцы я как никогда упорно работал над тем, чтобы поступать правильно и не по отношению к кому-то в частности, а ко всем окружающим. Делал ли я все эти мелкие пакости раньше? Да. Буду ли делать их впредь? Надеюсь, нет. Надеюсь. Сейчас я больше всего на свете нуждаюсь в тебе. Я хочу обращаться с тобой так, как ты того заслуживаешь. Я хочу обращаться с тобой так же хорошо, как ты всегда обращалась со мной. И я стараюсь. Поверь, ты должна знать, что я стараюсь изо всех сил. Но я ведь не герой романа или телесериала. Там все всегда имеет смысл, и мы привыкли думать, что жизнь должна быть похожа на телефильм или на роман Диккенса. У плохого парня не сложилась жизнь, но ему вдруг повезло и бум! — он в одночасье меняется и становится добродетельным. Мне бы очень хотелось стать добродетельным. Мне очень хотелось бы стать добродетельным по отношению к тебе, и я стараюсь изо всех сил. Вот это-то я только и могу сказать тебе с уверенностью: я стараюсь.

— Все это звучит хорошо, Гарри, но ты меня предал.

— Да, предал. На сто процентов.

— А это значит, что тебе нельзя доверять.

— Сомневаюсь, что кто-нибудь мне когда-нибудь доверял.

Она двинула меня локтем по руке.

— Черт бы тебя побрал, Гарри, да ведь я тебе доверяла! Я прекрасно знала все твои недостатки, и как крепко ты привязан к Фанни, и все-таки верила тебе. Это-то и есть самое обидное — я держала тебя на слишком длинном поводке, зная, что тебе это необходимо, но ты накинул этот поводок на шею мне, а не себе! И сейчас именно я задыхаюсь в петле, а не ты!

Я прижался лбом к рулю. ,

— Я попробую. Я буду бороться, я… буду… стараться. Больше я тебе ничего гарантировать не могу.

— Ты не в том положении, чтобы что-то гарантировать.

Мимо проезжали машины. На небе собрались было тонкие серые похожие на гончих облака, но вскоре уплыли прочь.

— Если бы даже ты и убедил меня, что стараешься, меня все равно бесит невозможность тебе доверять. Это как заниматься сексом и каждый раз останавливаться перед самым оргазмом.

— Почему?

— Да потому, что, когда приближается оргазм, хороший оргазм, ты забываешь обо всем на свете и просто срываешься в него. И всегда знаешь, что любовь не даст тебе упасть. Когда все кончается, ты снова твердо стоишь на земле. Как мне теперь ощутить все это с тобой?

Наши отношения с Клэр в те несколько дней, которые мы с ней провели в Целль-ам-Зее до приезда султана были какими-то очень хрупкими и печальными. Как человек со свежим шрамом, мы едва-едва начинали функционировать нормально, как вдруг произносилось или делалось что-то, чересчур растягивающее «шов», и едва начавшая срастаться нежная кожа испытывала боль. Держались мы друг с другом довольно сдержанно, правда, я слишком много говорил и всячески старался, чтобы ей не было скучно. Однажды днем мы кормили уток на озере, и она вдруг начала плакать. Я спросил, не могу ли я хоть как-то утешить ее. Она вытянула свою искусственную руку ладонью вверх и несколько раз сжала и разжала кулак. В такой момент этот жест показался мне настолько странным, что я даже постеснялся спросить, что она хочет этим сказать.

В другой раз она ни с того, ни с сего, рассказала историю из собственного детства, которую больше всего любили ее родители. Когда ей было четыре годика, мать спросила ее, что ей больше всего нравится. «Любовь, зебры и мой муж».

Мы слишком часто трахались, и чаще всего секс наш был одной и той же разновидности: безумно-агрессивный, горячий. Но без особой близости. Взгляни на партнера, когда он этого не ждет, и скорее всего наткнешься на холодный изучающий взгляд. Я очень радовался тому, что почти все время рядом был Мортон, поскольку он сразу же почувствовал напряженность наших отношений и, как мог, старался хоть немного ее снять. Мы вместе ели, и во время этих совместных трапез он развлекал нас разными несусветными историями из времен службы в войсках ООН. Как-то раз они с Клэр отправились кататься на лыжах, а однажды съездили в Зальцбург. Когда он спросил, что между нами произошло, я рассказал ему, стараясь быть максимально честным и справедливым. Казалось, он сочувствует, но как-то отстраненно. Тогда я впервые спросил его не по той же ли причине и он разошелся со своей женой.