— Спокойной ночи… — сэр Гордон остановился у двери в кабинет. — Не забудьте: в шесть… Потом у меня будет масса дел до полудня, а затем мне хотелось бы поспать перед дорогой… К счастью, я хорошо сплю в самолете и, скорее всего, проснусь уже в Нью-Йорке.

Он нажал ручку двери и, слыша их удаляющиеся голоса, вошел в кабинет. Старательно закрыв дверь, он остановился на пороге и, нахмурившись, осмотрелся по сторонам. Затем медленно подошел к длинному лабораторному столу, протянувшемуся вдоль одной из стен. Поставил на него сумку с пробирками, положил рядом шапку и вытер вспотевший лоб. Вокруг, от дверей до окна, по всем стенам тянулись витрины, в которых были выставлены бабочки, большие и маленькие, со сложенными и расправленными крыльями, в различных стадиях развития — лежащие на листьях яички, запрятанные в маленькие пробирки гусеницы и личинки, взрослые насекомые. Некоторые были так же велики, как те, которых он поймал сегодня ночью, другие — совсем маленькие. Гордон невидящими глазами скользнул по своему музею и перевел взгляд на стол, посреди которого стоял прислоненный к стене крохотный шкафчик с надписью, сделанной красной краской: «Осторожно — яд!». Он вынул из сумки баночку с цианидом, вставил ее в шкафчик и машинально повернул в замке ключ. Потом подошел к стеллажу с книгами около письменного стола. Сдвинул одну из полок, маскирующих спрятанный за нею экспресс для варки кофе. Из маленькой коробочки сэр Гордон всыпал кофе в экспресс и включил его. Потом, стоя неподвижно, взглянул на столик, на котором стояла пишущая машинка.

Слушая, как тихонько шумит экспресс, он вернулся к лабораторному столу и из одного из ящиков вынул коробку, в которой лежали маленькие прозрачные капсулки. Он вынул одну, закрыл коробку и спрятал ее обратно в ящик. Потом, держа в руке капсулу, снова открыл дверку шкафчика с надписью «Яд» и снова вынул баночку с цианидом, которую только что туда поставил. Из бокового ящика вытащил резиновые перчатки, надел их, открутил пробку и аккуратно всыпал крошечной деревянной ложечкой порошок в капсулу.

Он закрыл капсулку, выпрямился и положил ее на стол. Потом снова запер шкафчик с ядом, осмотрел капсулу и, вложив ее в одну из маленьких коробочек, лежащих на столе, сунул в боковой карман брюк.

Тихо и мелодично засвистела кофеварка. Сэр Гордон снял перчатки, быстро подошел к экспрессу и налил себе чашку кофе. Затем поставил ее на столик рядом с пишущей машинкой.

Он посмотрел невидящим взглядом на воздушное облачко пара, поднимающееся над чашкой, и тихо сказал самому себе:

— Ну, да… ну, да… Этого, вероятно, будет достаточно…

Он медленно подошел к письменному столу, заставленному книгами и рукописями, но, несмотря на это, производившему впечатление, что все на нем подчиняется Четким правилам гармонии и абсолютного, даже автоматически поддерживаемого порядка. Это не тот порядок, который является результатом уборки, а такой, который существует всегда, когда человек, работающий за письменным столом, испытывает внутреннюю потребность в том, чтобы его окружали вещи, стоящие всегда на одних и тех же, заранее предназначенных для них местах, так, чтобы можно было протянуть руку и легко найти их там, где они должны находиться.

Сэр Гордон протянул руку и поднес к глазам небольшую, в простой рамке фотографию. Это был снимок его жены. Сильвия — красивая, одетая в белое платье, улыбающаяся — стояла на дорожке среди цветов. Он долго смотрел на фотографию, потом медленно опустил руку и поставил ее именно туда, где она всегда стояла.

Повернувшись, он подошел к окну. Приподнял портьеру. За окном еще не рассвело, но ночь уже не была такой темной и густой, как четверть часа назад.

— Двадцать первое июня, — прошептал сэр Гордон. — Самый длинный день в году.

Он посмотрел на часы. Четверть третьего. Он опустил портьеру и вернулся к столику, на котором стояла пишущая машинка. Машинально выпил кофе, отодвинул чашку и вставил в машинку лист бумаги. Какое-то время он сидел, держа руки на клавишах, всматриваясь в чистый лист. Потом потрогал карман, вынул коробочку с капсулой, повертел ее в пальцах и положил обратно.

— Человек не может бояться того, что должен сделать… — произнес он тупо, как будто эти вполголоса произнесенные слова были отражением мысли, содержащей гораздо больший смысл. С внезапной решимостью он выровнял вставленный в машинку лист и начал писать: