Сжимаю прутья клетки до побелевших пальцев.

— Я больше не убегу. Ты знаешь. Вадима больше нет. Никто не поможет.

Рублю слова, как робот. Глотаю слёзы. Часто моргаю.

Я действительно одна в целом мире. Любимого больше нет, а друзей у меня и не было — родители постарались. По жуткой иронии я могу рассчитывать только на этого человека. Нет, на чудовище, не знающее милосердия. На бессердечного циника.

— Похвально, — говорит Ресовский, добивая меня своим спокойствием, — но я не могу так просто тебя забрать. Ты — товар и принадлежишь сейчас другому человеку.

Сглатываю.

Понимаю, чего он хочет.

Чтобы я сломала себя. Сама. Окончательно. Сдалась. Чтобы умоляла.

И я падаю на колени, вцепливаюсь в решётку, как в спасательный круг, и молю:

— Выкупи меня.

Лучше он. От него я вытерплю всё. Он жесткий, но не извращенец. Вроде бы. Я не знаю. Но тогда в номере он был почти нежен со мной. Обещал взять меня ласково в мой первый раз.

Униженная я нравлюсь ему ещё больше.

Ресовский склоняет голову набок, ухмыляется, как сытый кот.

— Хорошо, — говорит он, а меня начинает трясти, потому что это согласие потянет за собой условия. И я не ошибаюсь. — Но ты станешь моей куклой, подстилкой, вещью. Я буду делать с тобой всё, что захочу и когда захочу.

Дерёт холодом по спине.

Всё ещё хуже.

Я сама загнала себя.

Дура.

Но сейчас у меня действительно нет выбора — я коченею, голодна и измучена. Не хочу заболеть. Болезнь — последнее, что мне нужно.

— Я согласна.